Тень Беркута

Морена молчала, и неотрывно глядела на оборотня. А тот, под ее неумолимым взглядом, все больше ежился и пытался махнуть хвостом. В его груди клокотало, а изо рта вырывалось лишь тихие стоны.

Увидев, что пахнет нешуточной грозой, неслышно вышмыгнула с хижины и Мара.

Морена пошевелила пальцами, и синие огоньки заискрились на их кончиках.

Юхим, понимая к чему идет, взвыл еще громче.

Богиня что-то зашептала, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока не прервала себя громким вскриком и в то же время порывисто протянула десницу с нацеленным на оборотня пальцем. Громыхнуло! Блеснуло!

Вурдалака завыл во весь голос. Завоняло паленой кожей. Ведьма во дворе цокнула зубами. Кощей рванул дымоходом на улицу.

– То, что ты не справишься, я ведала из Книги, – промолвила будто сама себе Морена. – Но это не оправдание. Мои приказы должны выполняться, чтобы там ни было! Поэтому, Юхим, ты будешь наказан, – будешь проклинать каждый прожитый день, когда не сумел убить малого. Потому, что я хочу теперь, чтоб он дорос для встречи со мной. А ты – будешь приглядывать, чтобы он оставался цел и здоров вплоть до того дня, когда велю привести его к себе. И до тех пор, Юхим, не будет для тебя ни женщины, ни волчицы! А подведешь меня еще раз – выдумаю такое, что тебе еще больше понравится. Веришь?

– Да, госпожа. Благодарю, – Юхим говорил совершенно искренне, потому что мысленно уже успел проститься с жизнью, – в сравнении с чем женская ласка такая мелочь. Живут же как-то и кастраты, и отшельники. Тем более, что это не навсегда. Можно перетерпеть. – Я буду беречь его как зеницу в глазу!

– Очень на это надеюсь. Возвращайся в Галич и ожидай моего или Перунового приказа! Этот малыш слишком ценен для Кружева судьбы, чтобы легкомысленно упустить его с виду. Обо всем важном и, по твоему усмотрению, интересном или неожиданном будешь докладывать через Мару. Понадобиться что-то еще – найду как сообщить.

– Сделаю, все сделаю, как велишь, госпожа, – кивал впопыхах Юхим и преданно заглядывал богине в глаза. За неожиданно подаренную милость, он готов был языком вылизывать ее сапожки. Тем более, что хорошо знал, – подобных провинностей богиня не прощает и самым преданным слугам.

– Ты уж, и в самом деле постарайся, – неожиданно серьезно промолвила Морена. – Потому что в этом парне есть что-то такое, чего не хочет, или не может, объяснить мне даже Книга Бытия. И твоя сегодняшняя неудача лишь подтверждает мою догадку, что старым богам еще придется по-настоящему столкнуться с ним... Или с тем, кто его оберегает и добивается нашего полного забвения.

Глава пятая

Врата Народов. Весна года 6745-го.

Ставка Саин-хана

Беспощадная вонь в юрте шамана-гадальщика и самого непривередливого заставил бы зажать ноздри и сломя голову выскочить на воздух, – но важность ожидаемого пророчества удерживало на месте Вечного и Непобедимого джихангира монголов. Поэтому – и всем остальным приходилось терпеть. Хотя тошнотворные запахи давно уже вызывали непроизвольные спазмы в переполненных жирной едой животах.

Растрепанный, перемазанный кровью и нечистотами, жрец Судьбы неистово ковырялся в бараньих внутренностях, – слишком долго даже для непосвященного в таинство гадания. Шаман тоже понимал это, но, помня о судьбе семи своих предшественников, не осмеливался встретиться взглядом с грозным и неумолимым Саин-ханом. А еще больший ужас на несчастного наводило единственный, всегда налитый кровью и яростью, глаз ханского аталыка – Субудай-багатура. Гадальщик давно бы уже поднялся с пола и предрек волю Богов, но именно сегодня безразличная Судьба упрямо молчала, не желая приоткрыть перед людьми даже краешек завесы, за которой, – будущее.

Время истекало. И хоть как ни медлил гадальщик с ответом, повелитель ожидал, а значит, слова должны быть произнесены.

Медленно и обреченно он распрямился, взглянул в суровое лицо джихангира монгольского войска и бухнулся перед ним на колени, пытаясь поцеловать кончик сафьянового сапога.

– Слушаю тебя, уважаемый, – отозвался Батый, брезгливо отодвигая ногой шамана. – Что Духи велели передать нам?

– О Солнцеликий, сжалься над несчастным байгушем! –взмолился шаман.

– Говори! – громыхнул Субудай-багатур. – Не испытывай терпения светлого хана!

– Боги молчат, о Уничтожитель всего живого! – едва слышно прошептал гадальщик, искоса посматривая на жестокого повелителя, и замирая душой, приготовился к самому худшему. И не ошибся в своих предположениях. Восьмой раз, услышав от гадальщика тот же ответ, Саин-хан свирепо выругался, круто развернулся и выскочил из палатки. Следом за ним поспешили верные тургауды и юртджи. В шатре остался только Субудай-багатур – живое воплощение самого Эблиса – Духа Зла.

Сказать, что Субудай-багатур был разъярен, значит, ничего не сказать... Аталык джихангира, лучший темник Потрясателя миров, священного Чингиза, прямо кипел от злобы. И не удивительно... В то время, когда Шейбани-хан уже покорил Булгарское царство, что на реке Каме, и его тумены празднуют победу, он – Раненный барс, кто вместе с Джебе-нойоном, Богурчи и Мухурти был одним из четырех копыт непобедимого Чингизового коня, – вынужден уже который день сидеть перед «Вратами народов», между Каменной грядой и Абескунским морем, вместо того, чтобы покорять чужие земли и пить из рук прекрасных пленниц сладкий напиток победы. А все из-за глупых гадальщиков, которым Боги пожалели подарить хотя бы нескольких крошек ума.

Субудай-багатур даже зубами заскрипел в сердцах.

Вот и Бекки, восьмой из этого безголового племени, лежит ниц перед ним. Но ни один еще не догадался сказать Бату-хану того, что юнец мечтает услышать. Как будто это требует каких-то чрезвычайных знаний. Даже он, Субудай-багатур, сам, без всякого гадания способный предвидеть удачу орде. Да и разве может быть иначе? В этом году на запад одновременно отправились десятки монгольских туменов, под знаменем внука славного Священного Правителя. А эти упрямые ишаки зарылись по уши в бараньем дерьме и, как один, бормочут: «Боги молчат! Боги молчат!..» Будто те вообще когда-то разговаривали со смертными. Люди узнают об их воле лишь тогда, когда уже ничего нельзя исправить. Что ж, безмозглого дурака и казнить не жаль... Все равно никакой пользы.

Субудай-багатур привычно щелкнул пальцами, давая знак великану Кинбаю, и обернулся плечами к жалкой, скорченной на грязном полу фигуре гадальщика. Личный охранник аталыка хорошо ведал, что должен делать, поэтому, не тратя попусту и мгновения, ухватил шамана за ноги, оторвал от земли, и уперев его челом в войлочную циновку, стал медленно пригибать жертве пятки к затылку.

Чувствуя на своем лице дыхание неумолимой смерти, гадальщик жалобно заскулил и, в поиске спасения, ухватился за последнюю мысль, которая неожиданно появилась в его охваченном ужасом мозгу.

– Погоди, Непобедимый! Милосердия! – прохрипел едва слышно, потому что горло уже сковывала судорога, а напряженный позвоночник вот-вот должен был треснуть, словно сухая ветка. – Я еще не все сказал!

Субудай-богатур, который было уже взялся рукой за закопченный полог палатки, заинтересованно остановился. Наученный понимать хозяина с одного взгляда, Кинбай в то же мгновение подхватил гадальщика и поставил на ровные ноги, – придерживая за воротник, поскольку у несчастного так дрожали колени, что сам он уже не мог стоять. А ко всем предыдущим нестерпимым запахам добавились еще и неповторимые «ароматы» выпорожненного кишечника и мочевого пузыря.