Тень Беркута

– А хворост?

– Сначала собирали... Потом завьюжило... Люди отощали от голода. Нужна помощь. Мы хотели к ближайшему жилью. А пурга не прекращалась...

– Ясно. Далеко до вас отсюда?

– Не очень...

– Тогда садитесь на коня и ведите... Только уж не плутайте более.

Несчастные попробовали подняться, но не смогли. Тогда Найда легко высадил обоих на гнедого, – удивляясь чрезвычайной легкости тел. Сам взял коня под уздцы и двинулся в направлении, в котором указывали спасенные.

* * *

Шли так часа три. С каждым шагом лес делался выше и гуще. Но не мрачнел от этого, а наоборот – становился все более приветливым. Деревья будто здоровались с людьми, словно радовались с того, что они не потерялись в дороге, а быстро возвращаются домой.

Наконец добрались и до небольшой опушки, густо заставленной, может, десятком обычных Галицких хат на две горницы, сени и пекарню. Оба большие, вероятно, общие амбары чернели в стороне обгоревшими балками и стропилами, – нигде не слышно было никакого движения и ни из одного дымаря не вился дымок.

– Неужели опоздали, Юрку? – воскликнула Маричка, немного отжившая, после каравая и хлебного вина.

– Не может того быть! – воскликнул юноша и начал неуклюже слезать с коня.

Оставив их одних, Найда быстрым шагом направился к ближайшей хижине. Натужно отворил прихваченные морозом двери и вошел внутрь. На широком ложе плотно, будто дрова в поленнице, лежали люди, укутанные с головами одеялами и тулупами. И только по тому, что вся эта куча едва-едва шевелилась, можно было догадаться, что под ними еще живые души, а не мертвые тела.

Крякнув в сердцах, Найда опрометью выскочил на улицу, прихватив в сенях топор. А еще за мгновение он принялся рубить останки обгоревших клетей, лишь щепки во все стороны летели.

Растопив печь в одной избе, переходил ко второй и так по кругу... Рубил, носил, разжигал, подкладывал... Потом, уже только рубил. Носить стал Юрко, а подбрасывать Маричка...

Когда растаял первый казан снега, Найда вылил в него вино из запасной – большой, на две осьмушки баклаги, и этим почти горячим варевом юноша с девушкой принялись поить всех жителей. Малых и старых.

Во втором казане распустили до кисельного вида три ковриги хлеба, что еще оставались у воина, и стали обносить всех по второму кругу. В третьем – поставили набухать овес, отобранный у коня, и мерку пшена, которую каждый путник на всякий случай всегда берет с собой в дорогу.

Отрезав от куска сала, добрый ломоть, величиной в ладонь, Найда подкрепил им силы двух своих помощников, справедливо рассудив, что именно на них теперь вся надежда. Остальное бросил в казан с упревающим зерном.

Как бы там ни было, а сегодня полкопи лесных жителей уже не умрет ни от голода, ни от холода. А дальше он что-то и придумает. Найдет, подстрелит... Наконец, зарежет коня. Хотя и княжеская скотинка, и ответ придется перед огнищанином держать, но людей больше жаль...

Он еще нарубил добрую кучу дров, чтоб, пока будет промышлять, дома опять не проморозило, – потом забросил за спину колчан со стрелами, взял лук и направился в чащу. На что-то путевое надежды было мало, но двух-трех зайцев и с десяток тетеревов надеялся подстрелить. В крайнем случае, в суп и белки пойдут...

Серна выпрыгнула перед ним из-за густой ели так неожиданно, что парень даже замер от неожиданности. А потом быстро наложил стрелу и прицелился. Серна подняла голову и грустно взглянула человеку в глаза. На глубоком, выше коленей, снежном заносе у нее не было ни малейшего шанса спастись. И было в ее взгляде что-то настолько человеческое, что Найда поневоле опустил лук.

– Исчезни, – молвил сердито. – И быстро! Потому что могу передумать. Там дети от голода умирают, а я с тобой жалость развожу...

Серна послушно прыгнула раз, второй – и исчезла... Лишь легко колыхнулись нижние, отяжелевшие под снегом ветки.

– Слюнтяй! – выругал себя шепотом парень, обернулся – и встретился взглядом с вепрем.

Большой, пудов на двенадцать, секач-одиночка, увязая с рылом в снегу, подслеповато мигал на него маленькими глазками, очевидно еще не понимая с кем довелось случайно встретится, – и уже так и не распознал. Одна за другой свистнули стрелы, каждая в свой глаз, и гора мяса и сала, что еще мгновение тому было живым существом, лишь дрыгнула ногами, чтобы отдать свою жизнь ради спасения несколько десятков других.

* * *

Через два дня Найда седлал коня, чтобы ехать домой. От множества забот и тяжелого труда он осунулся и не неизвестно даже – выдержал бы до конца или и сам свалился обессилив вконец. Но в самые трудные минуты приходила к нему Руженка... Это ее – бессильную, голодную и обиженную – спасал он от неминуемой смерти, добывая еду и топливо. А когда окаменевшее на морозе дерево звенело под ударами топора и отказывалось упасть, в его воображении, оно сразу же превращалось на ненавистного Юхима. И тогда руки парня наливались такой силой, что и крица не устояла бы... Поэтому вскоре запасы топлива и еды дней на десять были пополнены. Подкормленные благодаря его стараниям, обитатели лесного поселения смогли подняться на ноги. И хоть убивать зверей или рубить деревья на корню и дальше приходилось лишь Найде остальные бортники делали уже сами.

Привычная к людям дичь легко давалась в руки. А после того, как он нашел берлогу, запасов мяса, а главное – жира, должно было хватить надолго.

Кроме того, подростки выбирали запасы подстреленных им белок, а также сумели найти два дупла с медом...

И чем больше втягивались люди в работу, тем сильнее убеждался Найда, что без злого колдовства не обошлось. Потому что эти люди и сами легко справились бы со своей бедой, если бы не лежали безвольно по домам, ожидая смерти, а сразу вместе взялись за дело. Лишь навеянные Марой чары отобрали у них силы и волю к сопротивлению. На их счастье, подоспел Найда и сумел разбудить, расшевелить упавших духом людей.

Странно лишь, что покорив своей воле всех, ведьма не смогла очаровать Юрка с Маричкой. Вероятно, беспокойство одного о другом заставила молодых делать хоть что-либо, и они сумели выйти на гостинец...

– Мы очень хотели бы как-то благодарить тебя, галичанин, – потревожил его мысли голос девушки. – Но сам видишь, что все кроме одетого на нас, Мара уничтожила.

– Пустое... Главное, что все живые. Может, и вспомните когда добрым словом, и, поджариваясь в аду, моей душе будет приятно вспомнить хотя бы один хороший поступок.