Тень мачехи. Том 2

– Нет, – качнула головой Татьяна.

– А голос? Откуда он идёт?

– Его как будто ветер приносит. Но приступы часто случались в помещении, где не могло быть ветра. Он – тоже галлюцинация, я уверена.

– Скорее всего, не всё так просто… – задумчиво отметила Жанна. И попросила: – Попробуйте вспомнить голос. Чей он? Кому принадлежит? Его тембр, тон – кто бы мог к вам так обращаться?

Память услужливо вытолкнула на поверхность серое, мглистое видение: пластиковые люди-куклы бредут по зыбкому, как болото, полу, ветер воет: «Ппан-доо-раа»… Дёрнувшись, Татьяна распахнула глаза, прижала руку к груди, успокаивая скакнувшее зайцем сердце. И заставила себя снова закрыть глаза.

«Ппан-доо-раа», – снова шепнул ветер. Злой, обвиняющий, нетерпимый, он люто ненавидел Таню, бросая ей это слово, как упрек. Борясь с собой и подступающим ужасом – только бы не сбежать, не сдаться! – она стояла на этом ветру, а он вдруг сорвался на визг и зарыдал тонко, по-женски: «Пандоо-ора-ааа». И Татьяна, открыв глаза, потрясённо выдохнула:

– Он похож на голос моей матери. И она будто напоминает, что я виновата…

Она слышала свои слова, будто со стороны – так трудно было в них поверить. Но внутри отозвалось, будто заслонка отодвинулась, впустив уверенность: правда, это была правда. Пройдя по телу волной, уверенность обживалась в душе, придавая сил. И страх перед Пандорой будто выцветал, теряя власть.

Нестерова захлопнула тетрадь и встала.

– Давайте остановимся на этом, – сказала она. – Попробуйте подумать обо всем, что открыли для себя сегодня. И ещё просьба: если что-то приснится, записывайте. Будем разбирать.

Татьяна кивнула, спуская ноги с кушетки. Голова была непривычно легкой, и в то же время переполненной мыслями – странное ощущение, но его хотелось сохранить. Взяв сумку, чтобы расплатиться, она взглянула на экран мобильника: там горело четыре пропущенных вызова, и все они были от Макса.

Она вынула пятитысячную купюру, и, пока Нестерова отсчитывала сдачу, набрала номер мужа. Он ответил мгновенно:

– Танюш, ну мы в опеку идем сегодня, или нет? – нетерпеливо спросил он. – А то мне уезжать после обеда, вернусь только через две недели. Предложили путевку по халявной цене, упускать не хочется.

– Но я в Москве… – растерялась она, удивляясь его неожиданному энтузиазму. – Вернусь через три часа, ты сможешь в это время?

– Ну, а что делать? Давай. Заберёшь меня от офиса, я машину ремонтникам загнал.

…Здание пенсионного фонда, в котором располагались органы опеки, было вторым в цепочке одинаковых административных «кирпичей», выкрашенных в рыжий цвет, одноэтажных, вытянутых вдоль дороги. Его соседи – городской суд, полиция, комитет экологии – были столь же ободранными, с такими же решетками на окнах. Будто стоял на этой улице чиновничий поезд, застрявший в тупике.

Татьяна поставила машину у подъезда опеки. Мартовская слякоть под ногами – грязная вода, пробивавшаяся, как сквозь вату, через разбухший снег – текла сотнями ручейков, впадая в огромную жирную лужу посреди стоянки. Демидова пошла в обход, старательно ища нерастаявшие островки: ноги мочить не хотелось.

– Танюшка! – заорал за спиной Макс. Она обернулась и увидела, как он, подняв новенький планшет – всю дорогу хвастался, что купил его сегодня, и всё развлекался с этой игрушкой, как шестилетний – фотографирует её.

– Максим, ну перестань, – досадливо отмахнулась она. – Зачем меня-то фоткать?

– Ну как – зачем? – он подошел ближе. – Исторический момент! Потом тебе фотки солью – вспомнишь ещё добрым словом Максима Вячеславовича Демидова.

– Пойдем уже, Максим Вячеславович! – она рассмеялась. Настроение по-прежнему было приподнятым: психоанализ всё-таки помог, внутреннее ощущение стало другим – словно надежда справиться с кошмаром переросла в уверенность. Всё ещё улыбаясь, Татьяна потянулась к мужу, беря его под руку – так меньше шансов поскользнуться в этой грязи. А Макс накрыл её руку своей ладонью и заботливо, осторожно повёл. Перестав смотреть под ноги, она подняла голову, подставляя лицо слабому, как ребенок, весеннему солнышку.

И увидела, что впереди, холодно глядя на нее, стоит Залесский.

Глава 9

От духоты, наполнявшей зал суда полумертвым, пропахшим чужим дыханием, воздухом, у Залесского разболелась голова. Заседание длилось почти три часа, потому что дело было запутанным: убийство, которое Залесский квалифицировал как непреднамеренное и добивался изменения статьи. Хотя прокурор и вереница свидетелей обвинения – гневных, ноющих, заискивающих с судьёй, но путающихся в показаниях, или гнущих одну лживую линию – пытались помешать этому. Обычное дело. Все выполняют свою работу: официальную – или ту, за которую что-то пообещали.

В итоге даже у судьи голова пошла кругом, и он объявил перерыв. Залесский вышел на улицу – хоть воздухом подышать, да перехватить что-нибудь в ближайшем кафе – и побрёл от здания суда, погрузив зябнущие руки в карманы. Он всё думал о своём подзащитном, насмерть придавившем задом «газели» родного брата: тот, вжатый в стену тремя тоннами стали, погиб моментально – сломанные рёбра проткнули легкие и сердце. Вроде бы несчастный случай, но… Обвинение говорило другое: об оставленном братом наследстве, о жене подсудимого, которой требовалась дорогостоящая операция, о крупных долгах этой семьи… «Искать виноватых – не моё призвание, – думал Юрий, медленно продвигаясь по залитому талой жижей тротуару. – Конечно, я давно расстался с иллюзией, что в каждом человеке есть хорошее – некоторые прекрасно обходятся без оного. Но всё же я склонен оправдывать, а не обвинять. И если есть хоть малейший, призрачный шанс, что человек не виновен, моё право – докопаться до истины. Моё право».

Обернувшись на звук подъезжающего автомобиля – не обрызгал бы! – он вдруг узнал машину Тани. Сердце радостно ёкнуло: наконец-то! Ведь он не видел Татьяну уже пару недель – с тех пор, как выписали Пашку, не было предлога прийти в больницу. Залесский остановился, дожидаясь, пока она припаркуется и выйдет из авто.

И она вышла, запрыгала на цыпочках по снежной мяше почти ему навстречу. А за ней из машины вылез высокий смуглый мужик в чёрном меховом кепи и стильном пальто, нелепо висящем на его сутулой фигуре. Мужчина что-то крикнул, подняв планшет, и Залесский понял: он фотографирует Таню. А она – весёлая, вполне довольная жизнью – по-свойски тянет его к себе и берёт под руку.

Душу окатило такой печалью, что была бы рядом лужа поглубже – утоп бы в ней, не пожалев себя. Мысли заметались: уйти, остаться, сделать вид, что не замечает её? И кто этот пшют⁴ рядом с ней, и почему, чёрт возьми, они идут в такой близости?! Гнев вперемешку с болью поднялся мутной волной, но Залесский подавил его – какой смысл переживать, она взрослая женщина, и она ничего ему не обещала… А ведь он думал о ней всё это время – и отгонял мысли, не разрешая себе размечтаться и твердя бесконечное: «Пусть сначала сделает выбор, пусть решит с разводом!» Геля вот – так и не решила.

Татьяна повернула голову и заметила его, мигом опознала в этом весеннем хаосе – среди фигур в нахохленных пальто, неуместно ярких рекламных тумб и чёрных кустов, тянувших к небу длинные голые ветки. И Залесский увидел, как её глаза сперва расширились от радостного удивления – а потом потухли, погашенные неловкостью, и сделались беспомощными от растерянности. На мучительно долгий миг ему показалось, что она пройдет мимо, сделав вид, будто они незнакомы.

Но она не прошла. Двинулась к нему, что-то сказав мужчине – а он, идущий рядом, с каждым шагом делался всё мрачнее.