Тень мачехи. Том 2

– Привет, – чуть улыбнулась Таня. И, с сомнением глянув на спутника, всё же попыталась соблюсти приличия. – Знакомьтесь: Максим Демидов, мой муж – а это Юрий Залесский, спаситель Павлика.

Пришлось протянуть руку. Демидов сжал её чуть сильнее, чем следовало: будто злился или ревновал, а ещё давал понять, кто здесь сильнее. Но Залесский сжал его ладонь в ответ, чувствуя, как слабеет хватка противника – не зря в часы раздумий занимал руки эспандером.

– А мы вот в опеку собрались, за документами, – бодро сказала Татьяна, чувствуя, что молчание становится густым, как предгрозовой воздух. – Я узнала, что одна могу выступить в роли усыновителя, просто нужно согласие супруга.

– Да, это так, насколько я знаю, – кивнул Залесский. А на языке всё вертелся вопрос: а как же развод, ты, случаем, не передумала? Ведь, может быть, ты возьмешь ребенка – и муж привяжется к нему, и незачем будет расставаться… Внутри свербело невысказанное, и Юрий решился:

– Татьяна, можно тебя на минуту?

Но ему ответил Макс:

– Нет, мы опаздываем.

– Я не к вам обращаюсь, – твердо сказал Залесский. В тёмных глазах Демидова плеснула злость. А Таня замешкалась, скользнув растерянным взглядом по лицам мужчин, но решительно выдернула руку из-под локтя мужа и шагнула к Юрию.

– Как у вас с мужем дела? – спросил он, глядя на нее сверху. Повернувшись к Демидову боком, чтобы скрыть Таню плечом, он всё же держал его в поле зрения: мало ли что выкинет, стоит быть начеку.

– Макс согласился помочь мне с ребёнком, – её улыбка светилась радостью. Чуть, понизив голос, Татьяна отметила: – Всё-таки он не такой плохой, как я думала. А в остальном у нас всё по-прежнему. Но аптеки так и не проданы, он только через пару недель за них возьмется, и мы…

– Танюша, время! – крикнул Демидов. И Залесский тоже подумал: время… Сколько его пройдет, прежде чем она решит окончательно?

Таня легко коснулась его руки, прощаясь. И пошла к мужу – торопясь, уже не глядя под ноги, словно перестав беспокоиться о такой ерунде, как промокшие сапоги.

Залесский отвернулся и вытащил из кармана сигареты. Тоска снова вгрызалась в душу, мотая лобастой пёсьей головой, всё крепче сжимая челюсти. «Уеду, уеду к чёртовой бабке! – решил он, словно уламывая эту муку отпустить, отцепиться хоть ненадолго. – Заберусь на озеро подальше и поглуше – так, чтобы никаких удобств, и самому решать, как согреться, наловить рыбы, добыть воды. Проморожу себя насквозь, оглохну от тишины, хапну забот по самое горло – чтобы осталось только желание выжить, и никаких мыслей о ней. Пусть решает, она сама должна решить, что делать со своей жизнью. У неё тоже есть право докопаться до истины».

…Через несколько часов он, загружая в машину раздувший бока рюкзак и дедовы рыболовные снасти – облезлый, спиленный на скос деревянный ящик, темно-зеленую брезентовую палатку, спальник, ворох одеял, ножовку, котелок и тонконогую буржуйку с разборной трубой – Залесский всё думал, почему так гадко на душе. Из-за проигранного процесса? Подаст апелляцию, так что надежда есть. Из-за Демидова, который смотрел так, будто у него отбирали его собственность? Плевать на него, пусть бесится. Из-за Таниных слов? «Он не такой плохой, как я думала», – сказала она, улыбаясь по-доброму, так светло и безыскусно, как умела только она.

Залесский почувствовал себя бесконечно уставшим, опустошённым – будто долго шел куда-то, нёс что-то ценное, но по пути растерял всю поклажу. И понял это, ещё не дойдя до цели – к которой теперь, в общем-то, бессмысленно было идти.

Он глянул в сторону дома и махнул Петровне, стоявшей возле окна. На подоконнике сидела вся кошачья братия – треххвостая, двенадцатилапая. Провожали. Залесский сел за руль, сунул ключ в замок зажигания – машина заурчала, готовая тронуться в путь. Юрий защелкнул ремень: он косо лег через старую дедову телогрейку – ту самую, в которой Таня приняла его за бомжа. И решительно отключил телефон – чтобы не мучиться, даром ожидая ее звонков.

Глава 10

Ультрамариновый платок тонкой вязки уютно обтекал плечи, делал пронзительнее и глубже синеву Марининых глаз. Она повернулась, горделиво выгнулась перед пыльным зеркалом.

– И платье примерь, – ворчливо сказал Никандров, бросая на продавленный диван хрусткий прозрачный пакет. – А чтоб не ныла, что бабки не приношу, бери, будь благодарна!

Рядом с пакетом плюхнулась ополовиненная пачка тысячных купюр.

– Слав, откуда? – Марина радостно взвизгнула и схватила пачку. Зелёные бумажки зашуршали в ее руках.

– Откуда-откуда… Добытчик в доме! Кто тя подогреет, как не мужик твой? – продолжал ворчать Никандров, но было видно, что ему нравится эта роль: денежного, крутого, пришедшего к своей крале с подарками. Он кивнул в сторону жёлтого пакета, оттопырившего целлофановые ручки: – На стол собери, сбрызнуть надо. Повод есть.

– А платье? – взмолилась Марина. – Я быстро, Славик!

– Ладно, сам, – он поднялся, взял пакет и потопал на кухню, тяжело впиваясь пятками в дощатый пол. А она вытряхнула на диван трикотажное платье – синее, в крупных белых цветах. Быстро переоделась, и, застёгивая на талии белый поясок, вернулась к зеркалу. Аляповатость ткани, крупные складчатые кружева, свисавшие вдоль V-образного декольте, нелепый волан на подоле – всё это немного смущало её. Непривычный фасон, она такое не носила. Но платье было новым, да ещё и даренным. И на душе стало радостно: ценит её Славка и любит, кто бы что ни говорил… Вот и врачиха эта, Демидова, всё талдычит: беги от него, да беги. А чего бежать-то, когда всё налаживается? Марина презрительно фыркнула. Набросив на плечи платок и спрятав деньги в шкафчик, под стопку выцветшего постельного белья, она пошла на кухню.

– Слав, спасибо! – она прижалась к спине сожителя, обвила его шею рукой, погладила колючий ёжик волос на бычьем затылке.

– Спасибой не отмажешься, – он повернулся, тяжело шлепнул ее по заду, и подтолкнул к табуретке. – Садись, выпьем по маленькой.

«Ох, не надо бы ему пить на старые дрожжи, только-только просох. Думала, Павлика заберу, да где уж теперь… Славка опять неделю не остановится», – поморщилась Марина, но покорно села, зная, что отговаривать бесполезно. Да и самой хотелось праздника.

На столе уже стояла бутылка водки с высоким горлышком, банка шпрот капала маслом с оттопыренной крышки, а Славка рубил на старой деревянной доске колбасу и хлеб, скидывал на тарелки. Отодвинув доску, налил по полной рюмке. И сказал привычное:

– Ну, чтобы жись – аж держись!

Марина залпом проглотила водку, обжёгшую пищевод, впилась зубами в бутерброд – пригасить жар во рту. А он уже разливался по телу, неся светлую, радостную благодать. И чтобы продлить это чувство, Фирзина тут же потянулась за второй.

Чокнулись, выпили. Лицо Никандрова подобрело, глаза смотрели ласково, любя. И Марина снова решилась спросить:

– Слав, так откуда деньги?

– Работёнка подвернулась, – осклабился он. – Нашел я свой «горшочек, вари», Маринка! Всё на мази теперь. Вскорости ещё баблеца принесу.

Он глубоко затянулся, выпустил дым и добавил:

– Это была хорошая новость. Но есть и херовая. Ты выпей, выпей, заскучала рюмка-то…

Марина напряглась, чуя неладное. Он вытащил пачку «Явы»: