Тень мачехи. Том 2

– Да не волнуйтесь вы так, гражданка. Не виновна – значит, отпустят. Скоро вас следователь пригласит, будет во всём разбираться.

– А позвонить… ведь можно? Мне говорили – один звонок… – язык шевелился с трудом, будто стресс сделал её пьяной.

– Следователь разрешит, не беспокойтесь, – заверил полицейский. – А сейчас врач придёт, поможет.

– Не надо… врача… – всхлипнула она, уже понимая, что её никто не слушает, и почти задыхаясь от бессилия. Слёзы потекли по щекам, не останавливаясь, потому что с этой неповоротливой, инертной махиной, которую называют системой правосудия, лучше было бы не встречаться – а она встретилась. И теперь поди докажи, что их столкнули специально.

Дверь лязгнула, впуская дуэт шагов – широких, уверенных мужских, и дробящих каблучками женских. Полицейские расступились, и Татьяна, задрав голову, увидела сквозь слёзы ярко-синий рукав форменной медицинской куртки и белую полу халата, торчащую из-под неё. Врач подошел ближе, заглянул ей в лицо. Пожилой, сухощавый, с ёжиком седых волос. На длинном, чуть скошенном вбок, носу слюдяным холодом блеснули очки в тонкой стальной оправе.

– Здравствуйте, – упавшим голосом сказала Татьяна.

Врач кивнул и уселся на нары рядом с Татьяной, сжал её запястье, нащупывая пульс и замер, склонившись над наручными часами. И веяло от него равнодушием и усталостью.

– Что случилось? – буднично спросил он.

– Нервы сдали. Меня несправедливо арестовали, и вот…

– Справедливо-несправедливо – разберёмся, гражданочка, – недовольно сказал один из полицейских. И принялся объяснять врачу: – Она не в себе была, кричала, отбивалась, будто мы демоны какие. Всё про каких-то кукол твердила, будто галлюцинации у неё. Это нормально, по-вашему? А сама, между прочим, врач.

Доктор приподнял ей веко, посветил фонариком, проверяя зрачки. Осмотрел вены на руках.

– За пальцем следите, – сухо сказал он, водя рукой перед её глазами, и она послушно скосила их вправо-влево. – Головой ударялись?

– Нет, – Татьяна чувствовала, что её снова бьёт нервная дрожь.

– Машенька, феназепам внутривенно, один кубик, – скомандовал врач. Каблучки зацокали, и Татьяна увидела, как к столику у стены подошла молоденькая светловолосая медсестра с тощей косичкой-дракончиком. Сдвинув лежавшие на столешнице листки бумаги и дешевую черную авторучку, водрузила на стол продолговатый ящик с лекарствами. Покопалась в нём и подошла к Демидовой, неся в поднятой руке маленький шприц с длинной, закрытой колпачком, иглой. Та куснула за руку, и медсестра удалилась к своему ящику, зашебуршала в нем, зазвякала склянками. А врач, положив ногу на ногу, спросил:

– Раньше подобное случалось?

Татьяна отвела взгляд – врать было стыдно. Во рту прокисло от лекарства, голова стала пьяной, тело – расслабленным. Она попыталась сесть, и отметила краем глаза, как один из полицейских двинулся было к ней. Врач поднял руку, останавливая его, и спросил:

– Может быть, вы оставите меня наедине с пациенткой? Она не будет бузить. Ведь не будете же, Татьяна?

И она затрясла головой, горячо желая, чтобы полицейские ушли и хотя бы на несколько минут оставили её в покое. А потом, когда и медсестра по указанию врача потащила свой ящик в «скорую», Демидова вывалила ему всё: про Пандору и её жуткий пластиковый мир, пугающий до полусмерти. А ещё – про психоаналитика, но сразу пожалела об этом, потому что врач оборвал её, хмурясь:

– Имейте в виду, психоанализ не лечит психические заболевания.

– Но у меня их нет! – опешила Таня. – Я консультировалась…

– Вам нужно обследоваться ещё раз, – равнодушно перебил врач. – Я могу вас госпитализировать в психиатрию, есть подозрение на эпилепсию или рекуррентную шизофрению. Симптомы налицо: отсутствие изменений личности, депрессивное состояние перед приступом, бред и аффект во время оного.

– Я не согласна! Это просто невроз… – мотнула головой Татьяна, пытаясь говорить внятно – от успокоительного язык стал ватным, мысли – тяжёлыми и ломкими.

– Вы зря боитесь. Эпилепсия лечится, а эта форма шизофрении – одна из самых благоприятных по течению и прогнозу. Впрочем, если вы врач, то сами знаете.

– Вот именно! – запротестовала Демидова. – Я врач, и помню из курса: приступы рекуррентной шизофрении длятся от недель до месяцев, а у меня это – мгновения! И нет таких признаков, как бессонница, онейроид…

– Тогда из того же курса вы должны помнить, что в психиатрии всё очень индивидуально, – вздохнул врач. – Пока начнёте принимать успокоительные, это можно делать и здесь. А я поставлю перед следователем вопрос о вашей госпитализации.

Он поднялся, расправил полы халата, и, сухо кивнув на прощание, пошел к выходу.

– И всё-таки вы ошибаетесь, – сказала она ему в спину, из последних сил сохраняя твердость духа.

Психиатр обернулся, глянул на нее поверх очков.

– Вы украли ребёнка. Кто сделает такое в здравом уме?

– Я не крала его! – возмутилась Татьяна.

– Вы полежите, полежите, – примирительно сказал врач. – Знаете ведь, лучшее лекарство – это сон.

«Бесполезно», – поняла она. Слёзы вновь подступили к глазам, и Татьяна сжалась на нарах, обняв руками колени. Дверь приоткрылась, выпуская врача.

Демидова осталась одна.

Свет был беспощадно ярким, и Татьяна ткнулась лбом в коленки, пряча лицо.

«Шизофрения. Королева психиатрии. Многоликая, изменчивая. Говорят, что её симптомы можно найти у каждого человека. Вот и у меня нашли», – отстранённо думала Татьяна. На диазепаме мысли казались серыми, неторопливо плывшими облаками, не способными метнуться, окраситься в неожиданно яркий цвет прозрения. Но сейчас это даже было к лучшему: следует всё обдумать, не торопясь и, по возможности, не волнуясь.

«Возьми себя в руки!» – приказала она, и хлестнула себя по щеке. Вздрогнула, чувствуя, что сознание проясняется. Закрыла глаза, и лежала так до тех пор, пока не почувствовала: голова заработала, как надо.

Она повернулась на жёстких нарах, сунула ладонь под щёку. Хотелось обдумать всё, не спеша. «Да, Фирзина подставила меня, это ясно. Но зачем?.. Мотива у неё нет. Как и нет причин со мной ссориться, пока я забочусь о Павлике. Так почему она написала это заявление? Отомстить за моё? Но это дурость! Впрочем, её-то у Фирзиной хоть отбавляй…» Из-за разницы менталитетов Татьяна и раньше частенько не могла понять, что движет Мариной. Говорят же: «Дурак – это просто иной разум».

«Нужно позвонить Залесскому, он же адвокат… – Татьяна разочаровано вздохнула – она не помнила его номер, а сотовый остался дома. – Может, позвонить Максу? Но он сказал, что уезжает – черт, как не вовремя, у него ведь есть связи в полиции! Родителям? Да мать проклянёт меня, если узнает, что ее дочь хотят посадить за похищение ребенка!

Нет, нужно найти Янку. Или Витьку».

Она приподнялась и села, обхватив себя за плечи – в камере было прохладно.

«Как же так получилось, что мне, кроме друзей, не к кому обратиться – ведь у меня есть семья, люди, с которыми я много лет делила кров и стол? – вопрос был неудобным, ранящим, но Татьяна попыталась на него ответить. – Просто я нужна им только хорошей. Потому что если буду плохой – как сейчас, когда я за решеткой – перестану для них существовать. Как в те дни, когда мама молчала…»