Тень мачехи

Возле ресепшена, из-за которого виднелась склоненная голова медсестры в синей форменной шапочке, была небольшая очередь. Старик-креол одетый лишь в красные шорты и грязный гипс, укутавший его ногу от колена до пятки, почти лежал животом на стойке. Костыли в его правой руке отплясывали дробь на мраморном полу, но медсестра, которой старик пытался что-то втолковать, будто не замечала ни его, ни производимого им шума. Рядом стояла пара молодых людей — юноша, который держался за щеку со скорбным видом приговоренного, и его равнодушная спутница — судя по внешнему виду, дочь богатых родителей. Опершись на стойку спиной и локтями, она катала во рту жвачку и разглядывала холл; на ее изящные запястья были нанизаны золотые браслеты — штук двадцать, не меньше. Последней стояла высокая беременная мулатка в армейских штанах и коротком черном топе. Ее руки поддерживали круглый живот, черный и блестящий — казалось, что женщина-солдат прижимает к себе пушечное ядро.

Медсестра говорила по телефону: то по-французски, то на щелкающем местном. Положив трубку, она, наконец, повернулась к старику и медленно, с монотонностью опытной чинуши, заговорила с ним по-креольски. Перестав стучать костылями, дед недоверчиво выслушал ее, фыркнул и развернулся, намереваясь отойти от стойки. Его маленькие, как у обезьяны, глазки, блестевшие холодом и злостью под сводами голых надбровных дуг, задержались на Волегове. Креол ощупал его взглядом, будто что-то искал, и, не найдя, испугался. Вскинул костыль, направляя его на Сергея, как винтовку, и хрипло зарычал:

— Dandotia!

Волегов отпрянул, растеряно шагнул назад. Что это, черт подери, значит?

А старик вытащил из-под края гипса грязную тряпицу, взмахнул ей перед лицом, и в воздух поднялось серое облако — какое-то вещество, растертое почти в пыль.

— Dandotia! Dandotia! — вопил креол, быстро пятясь. Откуда-то выскочил охранник, схватил его, гортанно ругаясь, потащил к двери. Один костыль выпал из руки старика и загрохотал по полу. Беременная мулатка глянула на Волегова расширенными от ужаса глазами, и кинулась прочь, крепче обняв пушечное ядро живота. Девушка со жвачкой схватила под локоть своего спутника, потянула его от стойки -равнодушие в ее взгляде сменилось опаской. Пространство перед ресепшен опустело, Сергей не знал, что и подумать.

— Извините, мсье, он не в себе, — сказала медсестра по-английски. Сергей обернулся, спросил:

— Что значит это «дандотиа»?

— О, не обращайте внимания! Старые суеверия, — отмахнулась она. В ее голосе мелькнула тень страха.

— И все-таки? — Волегов не любил непонятных ситуаций, и умел быть настойчивым.

— Так местные называют мертвецов, зомби, выполняющих волю колдуна, — смущенно ответила она. — Всё это фольклор, сейшельский фольклор, не более.

Сергей кивнул. Ситуация была столь же неприятной, сколь глупой. Даже медсестра с ее «не более» была напугана, и успокаивала больше себя, чем его. Черт бы побрал эти островные суеверия!

— Скажите, как мне найти палату русской роженицы, Натальи Куницыной? — сухо спросил он, не желая больше обсуждать креольских зомби. — Утром она родила девочку. Я — отец.

Медсестра сказала ему номер палаты, объяснила, как к ней пройти, и выдала пару голубых сетчатых бахил. Сергей зашагал к лечебному корпусу, предвкушая встречу с дочерью. Но, поднимаясь на третий этаж по узким ступеням, покрытым дорожкой из зеленого ковролина, он вдруг подумал с нервным смешком: «И кто тот колдун, чья воля меня подчинила?…»

____________________

*D'esol'e, c'est un frein — Извините, заглохло.

**merci bien — большое спасибо

4

Наталья полулежала в кровати, глядя в экран смартфона. Она взмахнула рукой, Сергей подошел и поцеловал Наталью в щеку — чисто по-дружески, как было принято между ними в последнее время. Она довольно улыбнулась, глянув на букет — и покосилась на игрушку со странным выражением на лице.

— Это — вместо шубы? — уточнила она, ткнув пальцем в плюшевый кошачий бок.

Волегов не ответил на колкость любовницы, как не ответил бы попрошайке или вымогателю — реагировать на такое было ниже его достоинства. В конце концов, они давно обсудили условия сделки, и пережевывать это еще раз Сергей не видел смысла. Он лишь пожал плечами и, чувствуя непривычную робость, медленно направился в обход кровати, к маленькой пластиковой люльке, стоявшей возле окна. Наклонился над ней и застыл, забыв обо всем.

Перед ним был человек. Осязаемый, видимый, реальный — и не важно, что маленький — человек, которого он создал. Плоть от плоти его. Мечта от мечты. Раскрывшаяся тайна, что так долго зрела в лоне женщины из оброненного им семени. Его продолжение. Награда. Бессмертие. Это было потрясение — до самых основ, до сбоя в сердце. Мир плеснул огнем, вздыбился радугой — и провалился водоворотом, втянув в небытие то прошлое, в котором еще не было этой малышки.

Еще беспомощная, слабая, но уже заявившая о себе криком, дыханием, пульсацией сердца, девочка спала. Лежала, вольно раскинувшись — ручки в миниатюрных варежках, легкий комбинезончик из мягкого трикотажа, пухленькие ножки с крохотными, как кукурузинки, пальчиками. Личико с яблочным румянцем, едва заметные бровки, полукружья ресниц, кнопка сопящего носа, капризно изогнутый рот. Ее совершенство было абсолютным. Как и ее владычество.

Волегов смотрел на ребенка и чувствовал — любовь набухает внутри, сочится сквозь дух и пропитывает каждый атом. Погружает в себя с головой. Делает его переполненным, бездонным сосудом — черпая из которого, можно обойтись без всего остального. То, что раньше казалось важным — цифры на счету, карьера, власть — проиграло и потускло. Он мгновенно прирос к дочке, и неизмеримая сила отцовской любви накрепко проникла в его будущее, создав неразрывную связь поколений. Пуповину, которую он не хотел, да и не смог бы обрезать.

Сергей потянулся губами к выпуклому лобику, который малышка забавно морщила во сне. Но замер, боясь разбудить дитя. Как редкий аромат, вдохнул младенческий запах — свежий хлеб, парное молоко, мёд и карамель.

Любовь снова накатила волной. Вышла из берегов. И вернулась в свой океан.

Но схлынувший прилив обнажил мертвых рыб и ядовитую тину. Страх ударил фальшивой нотой, разбив симфонию. Его дочь… Она так мала! Эта безволосая головка, крохотные ручки и ножки, розовые пяточки и маленькое тельце чересчур беззащитны. А вокруг — сложный мир, в котором так непросто выжить.

Тени возможных несчастий слетелись к нему, как сонм чудовищ с картины Гойи. Он напрягся, разгоняя их — не думай о плохом! Но все уже случилось. В него проник и навсегда поселился древний аспид. Он будет жалить каждый раз, когда девочка заплачет, упадет, заболеет… Жалить, впрыскивая разъедающий яд тревоги, без которой не бывает истинной родительской любви.

Нужно сделать все, чтобы с малышкой не случилось беды. Он уже допустил ошибку с Анютой, и платит за это всю жизнь — хотя никто не требует с него платы. Но дочка… Он будет беречь ее. Как зверь, стерегущий потомство — бдительный, настороженный, готовый защищать до последнего толчка сердца…

— Только не трогай ее, я еле уложила, — раздалось из-за спины. Он вздрогнул и обернулся — совсем забыл, что в палате еще и Наталья. Наваждение спало, но призрак страха не ушел — просто залег на дне души.

— Да, конечно, — прошептал он, пятясь от люльки. — Я ее не потревожу.

Перевел взгляд на женщину, когда-то бывшую его любовницей, а несколько часов назад родившую ему дочь. Присел на кровать рядом с ней, благодарно сжал ее руку.

— Спасибо…

Наталья хитро сощурила глаза: