Тень мачехи

Она вспомнила, что выплыла из наркоза еще в процедурке, но сознание было спутанным, и Таня не до конца понимала, что с ней происходит. В ушах будто звенела злая комариная толпа, открыть глаза было почти невозможно — свет лампы хлестал по ним немилосердно, словно кнут. Ее тошнило, железистый привкус во рту почему-то был оливкового цвета — она не столько ощущала, сколько видела его внутренним взглядом. Яна прикрикнула на медсестру, грохнула инструментами о железный таз. Анестезиолог пророкотал что-то, пальцами раскрыл Татьяне правое веко — она дернула головой, застонав от света, от грубости чужих рук. А потом вкус во рту стал приторно-лакричным, и она снова провалилась в беспамятство.

Сейчас все это всплывало смутно, будто воспоминания разрезали на паззлы и раскидали по разным уголкам сознания. Жутко хотелось пить. Осторожно, чтобы игла капельницы не вышла из вены, Таня потянулась свободной рукой к тумбочке, на которой специально оставляла бутылку воды, и истерично, с надрывом, захихикала — а в первый раз она не поставила для себя питье и мучилась потом, теперь же у нее, потерявшей уже пятого ребенка, есть опыт…

Дверной проем раскрылся, бросив на пол прямоугольник света с тенью в форме длинного креста. Это стояла Янка: ноги вместе, одна рука держит дверь, вторая — косяк. Несколько мгновений ее лицо было напряженно-невидящим, как у любого человека, беспомощно вглядывающегося в темноту. Татьяна помахала свободной рукой, привлекая её внимание.

— Жива, старушка? — обрадовалась Яна. В голосе явственно звучало облегчение.

— Куда я денусь, — проскрипела Таня.

В горло будто сухого песка насыпали. Она все-таки нащупала бутылку, жадно глотнула, облившись. Апельсиновый вкус резче обычного отдавал синтетикой — но вода немного освежила. Хотя бы так. Таня утерла рот и блаженно откинулась на подушку.

— Как чувствуешь себя? Дай-ка, — Яна присела рядом, взялась за ее запястье, сосредоточилась, считая пульс. — Напугала ты нас, конечно.

— А что такое? — напряглась Таня.

— Закровила на операции. Я думала, не остановим, придется и вправду по экстренной тебя везти.

— Но… Из-за чего?

— У тебя давление сильно подскочило. Анестезиолог сказал, верхнее было под двести. А сама знаешь, выскабливание штука такая: всё наугад делаем. Видимо, сосуд покрупнее порвали — вот и кровь фонтаном. Пришлось гемостатики вводить. Видишь, кровь перелили. Кстати, капельницу можно снимать.

Она ловко отклеила лейкопластырь и вынула иглу из Таниной вены. Развязала бинт, фиксировавший ее руку в нужном положении — без него игла могла случайно выйти из вены, когда Таня задвигалась, отходя от наркоза.

— Давай еще сдадим биохимию завтра, проверим тромбоциты. И свертываемость. Согласна?

— Если считаешь нужным… — растерянно сказала Татьяна.

— Считаю. И ещё. Я, знаешь ли, поговорить с тобой хочу. Сейчас как врач, а не как подруга.

Плохой поворот. Янка редко бывает такой серьезной. Но ведь, вроде бы, всё в порядке…

— У тебя не всё в порядке, — словно прочитав Танины мысли, сказала она. — Я думаю, тебе надо с этим кончать. С этими попытками.

— Почему? — Таня слышала свой голос, будто издалека. Спокойный, холодный голос. Отвратительно равнодушный. Так не может говорить порядочная, желающая стать матерью, женщина, которой сейчас запретят иметь детей.

— Пойми, в твоем организме что-то идет не так. Ты не виновата! — Яна вскинула ладонь, подвинулась ближе. — Это чистая биология. Или генетика. Или иммунология, в конце концов. Что конкретно, тебе никто не скажет. Нет, можно, конечно, сдать еще гору анализов. Но только сама посуди: медицина пока не знает, отчего перестает развиваться плод в теле женщины. Замершая беременность — это такой диагноз, знаешь ли… Он теперь очень часто встречается. И если бы мы только знали, что с этим делать, как предотвратить! Но мы не знаем. Утешает одно, и я тебе уже об этом говорила: скорее всего, это определенный механизм эволюции. Которая отбраковывает больных детей еще до их рождения. Может, это и жестоко звучит, и да простит меня Господь, но кому хорошо, когда в семье рождается больной ребенок? Малышу, которому предстоит всю жизнь мучиться? Или его родителям, которым придется полностью изменить жизненный уклад, и страдать вместе с ребенком — часто не только от жалости, но и от бессилия?

Таня нервно сглотнула. Черт бы побрал эту сухость в горле, нужно еще воды. Она потянулась к бутылке, отхлебнула апельсиновой отравы. Кажется, теперь она навсегда возненавидит апельсины.

— Но я ходила к генетикам, сдавала кровь, — подумав, возразила она. — Еще после первого раза.

— Да, только твой Макс не ходил, — зло обрезала Яна. — Ему вообще все это не интересно. Он вот, к примеру, знает, что ты сейчас здесь?

— Да. Но он на переговорах…

— «На переговорах», — передразнила Янка. Таня давно не видела, чтобы она так злилась. — Конечно, это же так важно! Подумаешь, жена в больницу попала! Подумаешь, ребенка потеряли!

— Ян, он спрашивал, нужно ли приехать. Я сама сказала, что не нужно.

— Ну конечно! Ты сказала — а он взял и послушал, в кои-то веки! Обычно всё бывает наоборот, но ты об этом не подумала, да, подруга? А здесь вон как удобно получилось: жена сама сказала, что не нужно. Да нормальный мужик приехал бы, примчался, несмотря на любые запреты!

Татьяна хотела возразить, пыталась подыскать аргументы — но их не было. Да, хороший муж не оставил бы жену в такой ситуации. Но у нее нет хорошего мужа, только такой. Она прикрыла глаза; слабость делала ее ватной, не способной придушить тревогу, которая включилась от Янкиных слов и теперь вгрызалась внутрь с жадностью бензопилы.

Недовольно бормоча, Яна поправила ей подушку, подоткнула одеяло. Задребезжала штативом капельницы. Таня думала, что она сейчас уйдет из палаты, но та вдруг спросила:

— Зачем тебе вообще этот упырь? Нашла бы нормального мужика, давно бы родила, может.

А вот это было обидно. Найди мужика! Как будто они в ряд стояли — иди, да выбирай. С Таниной-то внешностью и задницей, как у императорского тяжеловоза. Спасибо, в свое время она намучилась от одиночества и больше его не хотела. Макс — хоть какой-то выход. В конце концов, не бьет, не изменяет, деньги зарабатывает. С виду они вполне благополучная семья. Бывает гораздо хуже.

— Яна, мы не будем сейчас обсуждать моего мужа, — предостерегающе сказала она.

— Ну не разводись с ним, а роди от другого! — выпалила Янка.

Таня в ужасе распахнула глаза и уставилась на подругу так, будто та прямо сейчас перекидывалась в оборотня. Представила себе, как выходит из роддома с празднично перевязанным кульком. Нагло улыбаясь, передает мужу ребенка… похожего на Купченко, к примеру. А через годик идет за вторым, потом за третьим… Как в анекдоте: «Всех семерых Василиям назовем, а различать будем по отчествам».

— Ты в своем уме вообще, тётя доктор? — возмутилась она.

— А что? — холодно ответила подруга. — Это жизнь. Все равно ребенок нужнее тебе, чем Максу. Да он и не заметит, наверное, с его-то внимательностью к собственной семье.

— Яна, всё!

— Да я просто волнуюсь за тебя! — заорала она. — Неужели, непонятно? Я не хочу после твоей очередной неудачной попытки разговаривать не с тобой, а с фотографией на могильном камне! Ты, Танечка, умная-умная, но когда чего-то личного касается — такая изумительная дура! Я просто диву даюсь! Вот что ты дальше делать будешь? Опять пролечишься, а потом забеременеешь от Макса? А вдруг это снова закончится так же, как сейчас? Это не шутки, дорогая, это становится просто опасным для жизни!