Тень мачехи

Глянула в зеркало над раковиной — так и думала, тушь размазалась и легла под глазами некрасивыми пятнами. Лучше смыть макияж сейчас, все равно ночь на дворе. А когда приедет муж, непонятно.

Она включила воду, склонилась над раковиной — и вдруг поняла, что именно отсутствие Сергея почему-то не дает ей покоя с самого утра. Как будто происходит что-то важное, переворачивающее его жизнь — а она не в курсе. Это предчувствие было столь острым и столь тревожащим, что наделало в распорядке ее дня множество мелких болезненных дыр — общаясь с людьми, занимаясь работой и своим здоровьем, хлопоча по дому, она без конца возвращалась мыслями к Сергею, и удивлялась им, отгоняла их, потому что точно знала: ничего плохого не произошло. Так что тогда? Что-то хорошее? Нет, скорее странное, новое для них. Но что?…

Именно из-за этого ощущения всё и валилось сегодня из рук. И день оказался скомканным, будто состоящим из отдельных отрезков пряжи, которые не получилось связать в одно красивое и прочное. И это вызывало досаду.

Анюта тщательно вымыла лицо. Интересно, как долго она провозилась из-за этих ожогов? Нужно возвращаться на кухню, а то Павлова подгорит. Вот, кстати, очередная странность — этот торт она готовила исключительно по праздникам, так почему же сегодня ей взбрело в голову соорудить эту башню из безе, крема и свежих ягод, которые в январе имели не слишком-то натуральный вкус? Может, и здесь она невольно следовала предчувствию, и в жизни Сергея всё-таки случилось что-то хорошее, но он не сообщает ей, приберегая сюрприз?… Что ж, в таком случае, беспокоиться не о чем.

Выехав из гигиенической комнаты, она глянула на табло электронных часов, висевших в коридоре. Двадцать минут двенадцатого. Значит, за безе в духовке можно не волноваться.

Она спустилась на лифте и уже въезжала на кухню, когда услышала, как в замке поворачивается ключ. Остановилась вполоборота к нему, улыбнулась, радуясь возвращению мужа. Он вошел, неся на плечах шерстяной куртки мелкие капли дождя — как бриллиантовую мантию. Карие глаза смягчились, глянули на нее с любовью. А потом в них мелькнуло что-то еще, какая-то странная смесь вины и страха, и Сергей моргнул, отводя взгляд — а потом поднял на нее новый, будто закрыв часть своей души. В этом взгляде по-прежнему была любовь и радость, но возникла и мгла — словно облако клубилось над ямой.

— Привет, Совёнок, — нежно сказал он. — А я думал, спишь. Так устал, голодный… Думаю, приду в темный дом, засяду один, в холодильнике… А тут ты. Такая радость.

Скинув ботинки, он подошел ближе — обнять, зарыться лицом в ее волосы, проложить цепочку следов-поцелуев через щёку к шее и вниз, к трогательной ямочке над ключицей. И увидел, что ее ноги почти обнажены, и расплылось по нежной коже пугающе красное, воспаленное, болезненное даже на вид. Он рассердился, затряс её плечи, и потащил из кармана телефон, причитая и ругаясь одновременно. Звонил в скорую, то умоляя, то крича на бестолковую дежурную, а потом грохнулся на колени рядом с Анютиным креслом и начал дуть ей на ноги — неловко и осторожно, как взрослый дует на рану ребенка, не зная, чем еще помочь. Горестно качал головой, а она гладила его по волосам и уговаривала, едва не плача.

— Так получилось… Мне не больно… Это заживет…

Как странно у них бывает — что-то ранит её, а боль достается ему. Как будто он может вынести больше.

«Скорая» приехала быстро, высокий молодой доктор осмотрел Анюту, а неразговорчивая медсестра ловко наложила на ее ожоги стерильные повязки. Сергей почти всё время был рядом — лишь раз метнулся на звук кухонного таймера, чтобы выключить духовку. Потом взял жену на руки, отнес на мягкую оттоманку, стоявшую на кухне, и взялся за разграбление холодильника. Стоял спиной, жадно шаря внутри него, выгребая какие-то банки, кастрюльки, и ворча, как большая собака. Теперь, когда медики ушли, волноваться было не за что — благо, ожоги оказались неглубокими. К тому же, Анюте стало много спокойнее от того, что муж вернулся с работы. Она глянула на белесые пятна, забрызгавшие черную поверхность плиты и покрывавшие пол рядом с опрокинувшимся ковшиком. Желания убираться не было, да и домработница все равно придет раньше, чем они встанут. Анюта блаженно откинула голову на подушку, расслабилась. Но вспомнила взгляд Сергея, утаивавший что-то, и спросила:

— Любимый, у тебя все хорошо?

Его спина еле заметно напряглась. Он обернулся, глянул так же ласково и так же непонятно — словно через мглу. И ответил, широко улыбнувшись:

— Мне сегодня в партию вступить предложили!

Он заговорил о своей встрече с Горе Горевичем. Анюта помнила колобка-пиарщика, как-то он ужинал у них в доме. Что ж, если муж решил пойти во власть, она не будет останавливать его — знает, как для Сергея важна любая карьера, пусть и политическая. В бизнесе он сумел добиться многого, в Министерстве — тоже, и если чувствует, что пора расширять горизонты, значит, так тому и быть.

— Я рада за тебя, — сказала она. — Ты молодец. Они поэтому к тебе пришли.

— Думаешь? — он изогнул бровь и засунул в рот огромную ложку мясного салата.

— Ну, я не думаю, что они любят тебя так же, как я, — засмеялась Анюта. — Но всё же понимают, что ты дорогого стоишь. Чувствуют твою силу. Поэтому и набежали — вожака почуяли.

— Вот умеешь ты фигуры по клеточкам расставить, — одобрительно хмыкнул муж. — Какое счастье, что моя жена не дура!

И опять — словно тень на его лице мелькнула. Будто его беспокоит что-то, связанное с ней.

— А чего там в духовке, это можно сожрать? — хищно спросил он, подмигнув.

— Нет уж! — запротестовала Анюта. — Там Павлова твоя любимая, и остывать она будет до завтра. Так что заводи будильник на пораньше, может, и успею доделать, пока ты опять не исчезнешь.

— Совенок, ну я же по делам, — протянул он с притворной обидой, и, скорчив смешную рожицу, стал так похожим на провинившегося щенка, что Анюта расхохоталась.

После ужина он унес ее в спальню, уложил на кровать, укрыл, заботливо подоткнув одеяло под ноги — нельзя, чтобы они мерзли, ведь сама Анюта этого не почувствует, а переохладиться может. Рухнул рядом, едва стащив с себя одежду. Поцеловал жену, провел рукой по ее волосам, сладко заурчал ей в ухо.

Анюта лежала в темноте, перебирая в уме подробности дня. Скривилась, вспомнив, что забыла отправить запрос в типографию, а ведь это нужно было сделать еще вчера. Но накануне так сильно изменилась погода, сперва метель и минус десять, потом резко до нуля и в дождь… Такие перемены всегда сбивали ее с привычного ритма, потому что тело начинало ныть. Вот и вчера почти весь день ей пришлось провести в постели, и глотать обезболивающие. А скоро нужно сдавать в печать альбом, да и разработка хореографической постановки для ее балетной труппы не желает ждать. Нужно продумать вариант с офисной интерпретацией «Болеро» Равеля. Она представила, как это будет выглядеть на сцене. Два ряда столов — как парты в школе. Артисты-колясочники синхронно раскрывают бумажные папки, опускают на бумагу печати, шлепают дыроколами, перекладывают папки на другую сторону столов и берут в руки новые. Так и кочует бумага — от одного края стола на другой. А потом — и на соседние столы, в бесконечном бюрократическом круговороте. И к музыке Равеля, дополняя звук ударных, примешиваются звонкие шлепки печатей, клацанье дыроколов, буханье объемистых папок, летящих на деревянные поверхности столов. Сцена красная, ноги артистов в черном — белые только столы, бумаги, лица, тела и руки. Как у Плисецкой в ее «Болеро». Интересно, что сказала бы Мери Верди*, увидев такое?

Пример Мери вдохновлял Анюту с тех пор, как она решила забыть о своей инвалидности и вести полноценную жизнь. Да, она в коляске, и что? Голова-то на месте. И сила воли — дай Бог каждому, среди балетных других людей нет. Поэтому создала свою труппу. Поэтому до отказа забила свой день большими и мелкими делами. Отказалась пребывать в домашнем заточении и стала не только выезжать на люди, но и выступать на сцене. Да, в коляске. Но это временно — она точно знала.

Сергей услышал, как изменилось дыхание жены — стало спокойнее и глубже. Уснула. Он почувствовал, как тело расслабляется от облегчения. Всё хорошо. Она не знает о ребенке. А он тревожился, потому что как-то странно звучали сегодня ее вопросы, и сложным для понимания был взгляд — будто догадывается о чем-то, хочет спросить, но ждет его признания. Показалось. И слава Богу! Что ж, нужно приложить все силы для того, чтобы она и дальше ничего не знала.

____________________

* Мери Верди — создатель балетной труппы, в которой заняты танцоры с ограниченными возможностями. Сама Мери не может ходить из-за травмы спинного мозга, но это не мешает ей заниматься балетом.

Часть 3. Перекресток 1

Холодно и очень тихо. Похоже, она лежит на каталке в приемном покое — абсолютно голая, под тонкой простыней: будто ее готовили к какой-то серьезной операции, а теперь просто забыли в подсобке. Татьяна с трудом разлепила веки, провела ватным языком по иссохшим, занозистым губам — и вдруг вспомнила слепящую белым хирургическую лампу, неуютный залом спинки гинекологического кресла, Яну, натягивающую перчатки… Сейчас всё было не так, значит, Таню уже перевезли в палату. Слева дырой в подлунный мир зиял прозрачный квадрат окна. Рядом угловато темнела тумбочка. По левой руке змеилась и уходила вверх трубка капельницы — почему-то непрозрачная, черная, как деготь. Татьяна пошевелила этой рукой — привязана. Попыталась приподняться, и тяжелый кусок холода скользнул с ее живота на кровать. Пузырь со льдом. У нее что, было кровотечение?…