Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

После мы расстались.

 Глава тринадцатая. Леваки.

К сожалению, наше левое движение к подполью не было готово тотально. Люди у нас любили писать друг другу в ВК, слать что не нужно по обычной почте и так далее. Это был просто кошмар. На безопасность забивали все и притом тотально.

Отчасти это и было рудиментом тех самых анархических «свинцовых нулевых». Это было наследие даже не всего нашего прошлого, а прошлого антифа и анархов. Старые активисты, типа Кумарина или Кобальта (про него ещё будет), прививали молодому поколению именно эту тусовочность, наплевательское отношение к безопасности и прочее.

Им казалось, это круто.

Параллельно с этим конституировала миф о «свинцовых нулевых».

Это на самом деле было очень интересно наблюдать.

Конечно, хотелось бы, чтоб эта книга внесла некоторую ясность в политическую жизнь нашей страны конца десятых и начала двадцатых годов.

Уже сейчас я вижу, что по этому периоду историки будущего вынуждены будут судить по весьма недостоверной информации.

Увы, большинство партий оставят после себя лишь невнятные сообщения на своих сайтах и страницах в соцсетях. По ним невозможно будет понять, что реально происходило в этот период.

Жизнь в революционной среде окутана тайной. Очень многие вещи здесь не попадают ни в газеты, ни даже в мемуары. Они так и остаются глухими перешёптываниями на конспиративной встрече без телефонов где-нибудь в заброшенной промзоне или сообщениями на давно покинутом аккаунте в «Джаббере».

Возможно, эта книга хоть немного исправит ситуацию и поможет истерикам (историкам?) будущего составить хоть немного более верное представление о сегодняшних политических реалиях.

Ввиду того, что политическая обстановка накаляется, и меня могут арестовать в любой момент, я пишу эту книгу именно сейчас.

Знаю, что это небезопасно, но пишу.

К сожалению, историю левого движения в нашей стране безжалостно искажают. Искажают и сами левые, и особенно разные либералы, которые под маской правозащиты лишают левых славы. Именно так поступили с участниками дела «Сети».

Мировая практика борьбы давно выработала стратегию поведения в таких делах. Основаная линия защиты там – «то, за что вы меня судите, – не преступление, а подвиг, но попробуйте доказать, что я это совершал».

У нас же всё пошло так, как обычно у нас и идёт.

Либералы завыли, начали кричать, что ни в чём неповинных детей сажают. Вместо того, чтобы по праву объявить людей героями, – из них сделали просто испуганных жертв бездушной машины государственного правосудия.

Я не хочу, чтоб это повторилось с нами.

Ещё я не хочу, чтоб историки будущего тиражировали те мифы, которые ходят про террористическое подполье и периодически всплывают даже в серьёзных монографиях.

Вообще про терроризм (особенно левый) редко когда пишут объективно. Особенно в академических работах.

Надо хоть кому-то попробовать внести в этот вопрос ясность, развенчать старые, ещё времён Эфирова и Виктюка глупости на тему.

Придётся, видимо, этим кем-то быть мне. Другие мои товарищи (некоторые) хоть и способны подчас к написанию чего-то более-менее читабельного, за такую тему точно пока не возьмутся.

Наконец, я хочу, чтоб если нас разоблачат когда-нибудь, люди всё же знали, кто мы такие были, чего хотели, за что боролись и как. А не придумывали сказки про украинских (американских, кубинских, северокорейских) шпионов, исламистов или подрывников-провокаторов из диверсионных отделов ФСБ.

Миф о «свинцовых нулевых» стал создаваться в конце десятых, когда реальные нулевые были прочно позабыты. Приходившая молодёжь больше знала о событиях времён Маркса и Ленина, чем о том, что происходила у нас в стране лет за десять до этого. В результате этих людей можно было обрабатывать как хотелось.

Левым в России была нужна живая, действенная идеология. Идеология эта должна была стать простой, как пять копеек, привлекательной для молодёжи и при этом не отсылающей ни к советскому опыту (много негативных коннотаций), ни к опыту старых и новых левых на Западе (по той же причине).

Последнее имело важное значение: левым надо было как-то уйти от пустых споров. Споры между троцкистами и сталинистами, анархистами и коммунистами по сути неразрешимы. Следовательно, надо было просто их прекратить, взять за основу объединения нечто общее.

Этим общим выступил антифашизм.

Объективно это сплочение понадобилось только тогда, когда в левое движение на смену старым активистам нулевых, мало утруждавшим себя идеологией, пришли молодые из марксистских кружков, – более грамотные, но более идеологизированные и потому склонные к тем самым бесполезным спорам.

Также в конце десятых и начале двадцатых некоторые старые активисты (Кумарин, Макаров, Палеонтолог, Речкалов) написали и напечатали свои мемуары о том времени, много там насочиняв.

Эти мемуары, разумеется, тоже были частью политической борьбы, но по большей части внутри левого движа. Для Палеонтолога это было нужно чтобы пропиарить нацболов среди молодых, для Кумарин – чтобы удержать своё падающее влияние в левом движе, для Речкалова – чтобы облить грязью своих оппонентов и доказать молодёжи, что именно он был прав в некоторых идейных спорах десятых годов. Макарову своя книга была нужна как прелюдия к триумфальному возвращению в левый движ после шведской эмиграции.

До этого антифашизм был в целом маргинальной темой внутри левого движения. Так было на протяжении всех нулевых годов. И знаменитые теперь «уличные войны» были просто небольшой серией потасовок между правой и левой молодёжью. В целом, это не оказывало большого влияния даже на самих левых. Даже для анархистов тогда это была маргинальная тема. За неё так уцепились только после полного идейного и организационного поражения анархизма в России, – то есть после 2017-2018 годов.

Однако вернёмся к делу.

Глава четырнадцатая. Прима.

Альбина была весёлой девушкой. При этом она была полная мразь.

Вообще, чем-то она отдаленно была похожа на Звереву: такая же изнеженная и забалованная сволочь. При этом она была лишена и талантов Сони, и её физической подготовки, и её ума, и всех тех немногочисленных добродетелей, какие у Сони были.

Альбина была некрасивая блондинка с большим носом, скошенным до предела подбородком, с широкими скулами, с ломкими волосами и персидским разрезом глаз. Она была неонацисткой и наци-феминисткой.