Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Одевалась она всегда нарочито неряшливо, обычно в майку и широкие как шаровары чёрные джинсы.

Родом она была из очень богатой семьи. Её отец был важный криминальный авторитет.

Она жила в роскошной квартире в охраняемом жилом комплексе.

Тем не менее, тусила она исключительно с маргиналами разного толка: в основном правого, конечно, но и левого тоже. Она таскала их к себе домой, поила водкой абсентом, накачивала наркотиками, всячески косплеила с ними богему эпохи декаданса и прочее.

Потом отцу это надоело и он подарил ей трёхкомнатную квартиру на улице Барклая.

Квартиру она обставила по свое у вкусу: в половине комнат были чёрные стены и красная мебель (в том числе красные кожаные диваны), в другой половине красные стены и чёрные кожаные диваны. По всей квартире стояли огромные, от пола до потолка, светильники с расплавленным воском. Ползвезды были наливные. Сквозь пластмассу можно было разглядеть аппликации с дельфинами и морским дном. Они ещё и подсвечивались специальными лампочками.

В этой квартире Аня без остановки бухала, торчала героином и другими наркотиками, притаскивала своих друзей-нацистов и снимала на профессиональную камеру и профессиональным светом «феминистское порно».

В основном в поджанре эрогуро.

Местами у неё получились почти настоящие снафф-видео.

С Альбиной я познакомился во время научной конференции в МГУ. Она пришла послушать доклады, а я как раз выступал. Она тогда училась на кафедре культурологии местного философского факультета.

Точнее, в университете Альбина больше тусила, чем училась. На занятиях она появлялась редко. Тем не менее, она была немного любопытна и нашла меня вполне интересным.

Потом Аня вообще бросила учёбу, и мы не общались.

Вскоре после конференции мы снова встретились с ней. Произошло это в самом конце шестнадцатого года на одной правой тусе.

В крохотный магазинчик «Листва» пыталась набиться огромная толпа народа. Большая часть не влезла и тусила на улице. В основном это были ультраправые студенты.

Так, один из них, сын бизнесмена, семья которого жила в большом коттедже за городом, рассказал мне, что к правым взглядам пришёл после того, как его родного брата посадили в СИЗО за убийство киргиза. На тот момент его брат всё ещё ждал суда.

На студенте были толстые очки и дорогое пальто на манер старой шинели с нашивками ни то добровольцев, ни то власовцев.

Среди этого правачья я и встретил Альбину.

Мы разговорились, а потом она позвала меня на Приму. Для меня это был очень важный визит.

Прима – старая штабная квартира левых и правых активистов в Москве.

Я пришёл вечером. Альбина встретила меня у метро. Мы долго пробирались через дворы. Было полно луж, шёл дождь. Наконец, пришли к старому панельному дому грязно-бежевого цвета.

Он был старый: окна потускнели, квадратные плиты, из которых складывались стены, казалось, сейчас разойдутся, и домик сложится, точно карточный.

Мы поднялись по разбитому в мелкий щебень и совсем осевшему крыльцу, дернули старую деревянную дверь с магнитным замком, поднялись.

В подъезде было тебе, пахло дешевыми сигаретами, мышиным помётом и кошачьей мочой.

Наверху нас ждала огромная железная дверь, вся обшарпанная. К ней был приклеен логотип компании «Андроид».

Мы постучали. Нам открыли дверь.

Квартира была заполнена незнакомыми мне людьми:

какие-то мальчики гламурные, суровые боны с пропитыми лицами, приятные полненькие девушки.

Я прошёл на кухню. Кухонные шкафчики все были поломанные и закопченные. Это были старые, ещё советские шкафчики, выкрашенные в темно-бирюзовый цвет обильным слоем краски. Теперь они стали от копоти скорее коричневыми. Плиты не было. Духовка использовалась как домик для рыжей кошки, которая жила здесь же.

На кухне собрались лучшие люди Примы: основательница Алиса Сойкина, бывший пресс-секретарь «Революционной пролетарской партии» Зиньковский с молодой женой, сама Альбина и ещё пара каких-то молодых людей, с которыми Аня дилетантски трепалась всё время про индийскую философию.

Сойкина только вернулась из какой-то неведомой дали. В Москву она приехала почти тайно и всего на несколько дней.

Чуть позже в комнату вошла ещё одна девушка: в ситцевом коричневом платье, точно вынутом из бабушкиного сундука, с заплетенными в косу темнорудыми волосами, с пухлыми как два яблока белыми щёчками и очень хитрыми мелкими глазами, радужки которых сперва показались мне почти совсем чёрными.

Это была Меля. Она была весьма оригинальным человеком.

Про неё, полагаю, стоит рассказать подробнее.

Когда мы познакомились, ей было чуть больше двадцати лет. Но мы начнём знакомство с этим человеком с самого начала.

Глава пятнадцатая. Хочу много есть!

– я не хочу спать! – кричала на всю разваливающуюся пятиэтажку двенадцатилетняя Меля. – Я хочу много есть!

– Нет, ты пойдёшь спать, – мягко, но неумолимо в который раз повторял отец. – Завтра тебе надо в школу.

– Нет! – топнула обутой в балетку ножкой девочка. – Я хочу много есть!

– Будешь много есть – потолстеешь, – всё так же мягко сказал отец.

Это был крепкий мужчина лет сорока. Ростом он был где-то метр восемьдесят. С волевым подбородком, с большим римским носом, с пронзительными, глубоко утопленными голубыми глазами и широкими скулами. У него были короткие пегие волосы с серебряным отливом. Он был жилист, но не худ. На нём была колется поверх сорочки белая рубашка с закатанными почти до локтей рукавами и чёрные брюки. Он стоял на полу в одних носках и поэтому смотрелся немного неуверенно.

Хотя мужчина и был почти чистокровным славянином, испорченным лишь некоторой примесью венгерской крови, – внешним видом он походил скорее на англосакса. Надел бы он ковбойскую шляпу, сошёл бы за американского детектива из дрянного чёрно-белого фильма пятидесятых.

Как ни странно, это был очень мягкий человек. Рохля.

Дочь его, наоборот, была очень волевой манипулятивной девочкой.

Среднего для своих двенадцати лет роста, это была весьма худая, но с довольно пухлыми щеками девочка. У неё были хищные карие глаза, всегда улыбающиеся, но при этом недобро глядящие как будто исподлобья на этот мир. Они всегда смотрели чуть вверх, будто рядом вечно стоял кто-то высокий, которому надо было смотреть в лицо. Иначе он мог убить.