Теплый шоколад на десерт
Шрифт:
– О! – Шэрон закинула руки за голову и сладко потянулась, самодовольно ухмыляясь – она не кончала университетов, не обладала особыми талантами и не имела докторской степени по психологии, но была в меру умна, наблюдательна и дотошна – работа научила. И неоднократно посматривая исподтишка на “сладкую парочку” Лайтман + Фостер, она видела то, что они так тщательно скрывали под маской дружбы. Их взгляды. Нежные, жадные, ревнивые … Не надо быть специалистом по лжи и читать эмоции по лицам, чтобы понять, что они неровно дышат по отношению друг к другу, но почему то … Впрочем, Шэрон было без разницы.
И ей доставляло
Улыбаясь своим мыслям, Валловски собрала документы на столе, сложив их аккуратными стопочками, карандаши и ручки бросила в верхний ящичек тумбочки. Достала из сумочки маленькое зеркальце и придирчиво рассмотрела лицо. Полные, чувственные губы исказила кривая ухмылка. Шэрон почему-то была уверена в том, что звонок Лайтмана не предвещал ничего хорошего. Вряд ли их встреча будет иметь отношение к работе.
Расследование дела «жениха» зашло в глубокий тупик. «Любитель фиалок» уже более месяца никак не проявлял себя, затаился, заняв выжидательную позицию. Хоть дело и забрали федералы под свою юрисдикцию, убойный отдел их участка все еще отрабатывал разные версии, которые впрочем, снова и снова оказывались «пустышками». Объект «неукротимой любви» «душителя невест», Шэрон глухо фыркнула, мысленно исправляясь, Джиллиан Фостер все еще находилась в реанимации, и прогнозы на выздоровление были далеко неутешительными. Валловски согнала с лица гадливую улыбочку, потерла пальцами ноющий висок. Черт побери, она не желала зла Джиллиан, но и в особо расстроенных чувствах не находилась. Чисто по-человечески хотела, чтобы все образовалось, и финал не оказался трагическим. Фостер не сделала ей ничего дурного, она когда-то, как и Лайтман помогла ей выбраться «из петли», и они даже не делили одного мужчину на двоих.
Шэрон не была дурой и прекрасно понимала, что секс и любовь это абсолютно разные понятия. И если Лайтману придется делать выбор, он о ней даже и не вспомнит.
Тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, возвращаясь к звонку Лайтмана. Очень вероятно, что это скорее всего их последняя неофициальная встреча. Где-то в области живота тупо заныло. Жаль. Кэл не стал ничего объяснять, но в его хриплом, неприветливом голосе было нечто, что заставило Шэрон поежиться, как от холода. Лайтман был краток – приказал ждать его около входа в полицейский участок.
Она стояла под козырьком подъезда, прячась от вновь усилившегося дождя. Крупные тяжелые капли барабанили по мокрому асфальту, разлетались брызгами, пузырились на поверхности грязных обширных луж, ставших привычным элементом городского пейзажа.
Странная выдалась весна.
– Козел ебучий, – грязно выругалась Валловски, отскакивая в сторону. Притормозившая у кромки тротуара машина, подняла высокую волну, обдав женщину мелкими брызгами.
Передняя дверка со стороны пассажирского сиденья широко распахнулась.
Кипя от злости, Шэрон плюхнулась на мягкое кресло, обитое скрипучей кожей.
– Отличная погода, не правда ли? Грозе уголовного мира бояться нечего, – слова
издевательские, но выражение лица Лайтмана неопределенное, в глазах пустота.– Счастлива, видеть величайшего лжеца, – ответила она в тон Кэлу, захлопывая дверь.
– Почему это у тебя кислый вид? – он дернул уголком рта, – Неужели соскучилась?
– Ты исчез, обещал позвонить, заглянуть на ужин, – начала она издалека, прощупывая почву.
Кэл рассеянно посмотрел на Шэрон, словно пытаясь что-то вспомнить. Они ужинали пару раз в дешевой забегаловке, но ни разу у нее дома. Пожал плечами и тронулся с места.
– Ты мог позвонить и предупредить, что наша встреча отменяется, – продолжала Шэрон капризным тоном.
– Разве я этого не сделал? – с искренним удивлением в голосе спросил Кэл.
– Забудь. Кот остался доволен, – Валловски начинала злиться, не понимая смысла их свидания.
– Ты завела кота? – буркнул Кэл, вцепился в руль и наклоняясь над ним, прибавляя скорость. Машина ухнула в лужу, водяные потоки омыли лобовое стекло, на пару секунд лишив их видимости.
– Можно подумать, что это тебя волнует.
– Ты права, мне без разницы, – Лайтман растянул сомкнутые губы в безразличной ухмылке.
– Я встречаюсь …
– Рад за тебя. И почему ты считаешь, что это должно меня интересовать и … – бросил краткий взгляд на женщину, – Огорчать.
Валловски отодвинулась на край сиденья, повернула голову к окну и уставилась на бегущие по стеклу водяные ручейки. Странно, оказывается ее волнует безразличие Лайтмана.
– Кэл, тебе от меня что-то надо, ты решил встретиться, и ты же стараешься причинить мне боль.
Вот уж чего он не желал так это чтобы ему предъявляли необоснованные претензии. Она весьма откровенно намекает, что между ними были КАКИЕ-ТО отношения. Полная чушь.
Он совершил великую глупость, решив сегодня встретиться с ней. Она способна хорошо делать две вещи. Но ничто из них ему в данный момент не требуется.
– Нет, я стараюсь объяснить тебе, что между нами ничего не было. Именно того, что принято называть отношениями.
Он смотрел на нее честными глазами.
– Ну конечно, это был банальный трах при необходимости.
Опять эта его проклятая усмешка. Шэрон захотелось вмазать Лайтману по роже.
– Именно, – его брови удивленно взлетели вверх. – Я что-то тебе обещал?
– Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, спала я еще с кем-то или нет?
– Меня не волнуют твои постельные приключения, впрочем, как и все остальные. Это твое личное дело.
– Не понимаю, зачем ты просил меня о встрече.
– Сам сомневаюсь в разумности своих действий.
– Останови машину. Кэл, останови! Не знаю, кем нужно быть и какое адово терпение иметь, чтобы выносить твое присутствие. Постоянно! Мне жаль Фостер.
– Не стоит! – крикнул он вслед убегающей женщине, распахнув дверцу машины, – Тебе все равно не понять. Потому что ты не она, – добавил Кэл тихо, рывком захлопывая дверь и стирая с лица дождевые капли, – Не она…
Не вышло. Отчаяние накрыло его с головой, Кэл откинулся назад, вжимаясь всем телом в спинку сиденья, руки безвольно соскользнули с руля. От многодневной усталости гудела голова, веки казались неподъемными, держать открытыми глаза требовало усилий. Губы искривились в горькой усмешке.