Террариум черепах

Я с трудом отлипаю от Художника, он берёт меня за

руку и ведёт к трейлеру. Зачем, мне уже всё равно.

Мне скучно. Я сижу в спальне Художника, пока он

нас куда-то везёт. По моим соображениям, на берег реки.

Я посмотрела в окошко, пошаталась по трейлеру, стянула

с себя пропахшую гарью джинсовую куртку, оставшись в

одной майке. Моя сумка осталась в школе. Там был мой

томик «Географ глобус пропил». Не почитаешь. Обидно.

Я подхожу к небольшому шкафу у правой стены.

Интересно, здесь есть книги? Ничего ведь не будет, если

я просто посмотрю, правда? Я же не буду рыться в его

личных вещах. Я нервно оглядываюсь. Ну, а может, и

буду. Я осторожно открываю дверцу шкафа и на меня

тут же высыпается ворох листов бумаги. Твою же ж мать.

Почему мужчины так неаккуратны?? Я снова оглядываюсь,

сажусь на корточки и начинаю собирать листы. Это

рисунки. Вернее, портреты. Мои. Здесь я просто улыбаюсь,

а это мой портрет с сигаретой и бутылкой водки в

профиль. Здесь я сижу с книгой у берега. Видимо, он

скопирован, потому что первоначальную версию Художник

отдал мне в тот же день. Здесь я сижу на крыше его

трейлера, свесив ноги. Умиротворённо улыбаюсь. На другом

я снова курю, на ещё одном хмуро смотрю куда-то

вперёд. А на этом я… Господи прости, обнажённая. Ой…

Он это… по памяти рисовал? Если так, хорошая у него

память. Даже родинка на…

– Что делаешь?

Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Володя смотрит на меня,

вскинув брови. Разозлённым или недовольным вроде не

выглядит. Серьёзно, я ведь не рылась в его личных вещах.

Его личные вещи сами выпали.

– Как Маша? - выпаливаю я. Володя молчит и смотрит

на меня. Эй, да он забавляется!

– На самом деле, я ничего такого не делала, - глупо

говорит такое, когда у тебя в руках чужие рисунки из

чужого шкафа. - Мне было скучно. И я подумала, вдруг

у тебя есть что-нибудь почитать. Открыла шкаф, а они…

вот.

Чувствую себя провинившейся пятиклассницей. Что-то

лепечу, запинаюсь. Ещё бы голову повинно опустила! Это

на меня так влияет то, что ещё мама говорила, нельзя

совать нос в чужие дела, или то, что Володя старше

меня?

– Помочь собрать? - спрашивает он с долей иронии.

– Нет. Сама.

Я снова продолжаю собирать листы. Художник, при-

валившись к дверному проёму и скрестив руки на груди,

молча смотрит на меня. Нервирует жутко.

– Неплохие портреты, кстати.

– Спасибо. Старался. - Опять сарказм.

– К слову, родинка немного пониже.

– Я запомню, - с умным видом кивает.

– Лучше не надо.

Володя подходит ко мне и помогает собирать. Он

вроде и не чувствует смущения. То есть, я тут одна

нахожу ситуацию неловкой? И странной. И волнующей.

Ну, то есть, я считала, он обо мне и не думает, а у

него тут куча моих портретов. Это… приятно, наверное.

Или, может, он всего лишь счёл меня… как это сказать?

Портретогеничной? Интересно, он вообще считает меня

красивой? В день нашей первой встречи он сказал, что я…

так себе. Если тогда я не придала этому значения, то

сейчас… меня это волнует.

– А ты Машу когда-нибудь рисовал? - Глупый вопрос,

конечно, рисовал, он же её без памяти любил.

– Рисовал, - ровно отвечает Володя.

Я сглатываю, уговаривая себя не задавать следующий

вопрос.

– И… много её портретов сохранилось?

– А что?

Он испытующе смотрит на меня. Я чувствую себя

насекомым в банке.

– Просто хочу… Хочу…

Собрав рисунки, Художник встаёт. Я тоже.

– Чего? - осторожно спрашивает он. Будто я дикое

животное, которое он боится спугнуть.

И вправду, чего? Узнать, насколько сильно ты был

помешан на ней? Сколько тысяч лисов бумаги ты исписал

её портретами? Как сильно ты её любил? Полюбишь ли

ты когда-нибудь так же сильно меня? Полюбишь ли ты

меня когда-нибудь вообще?

Володя пристально смотрит на меня. Я не знаю, что

хотела сказать. Вернее, знаю, но вариантов так много, и

не один из них не может считаться верным.

– Чего ты хочешь?

Была не была…

– Тебя…

Листы бумаги белым ворохом разлетаются в воздухе,

и вот я уже в его объятиях, и он целует меня, горячо

и напористо. И я отвечаю с не меньшим энтузиазмом,

путаюсь пальцами в его тёмных волосах.

К чёрту Машу и самобичевание, подождут.

Мерзко на душе, ей-богу мерзко. Если моя жизнь -

это кино, то оно чертовски хреновое. Хотя, какое там

кино. В кино обычно всё легко и непринуждённо. Любови

да хэппи-энды. Плетусь домой, думая, что скажет мама. По

голове точно не погладит. Арина Викторовна наверняка ей

рассказала, что у нас был пожар, уроки отменили, а я

благополучно свалила первой. Но мне, если честно, всё

равно. Я расставила все точки над «i» с Художником, и

сейчас на душе мерзко, ей-богу мерзко. Между нами

вообще не должно было происходить то, что произошло. А

я, дура сентиментальная, дала волю эмоциям. Возможно,

если б ещё тогда в школьном дворе я не повела бы себя

так, будто в Володе заключена вся моя жизнь, ничего

бы не случилось. Я бы послала его и преспокойно пошла

бы домой. Я всегда это умела. Держать себя в руках. Не

поддаваться эмоциям. Действовать согласно разуму, а не

гормонам. Сегодня не смогла. Или не захотела. Может,

попыталась отсрочить неизбежное.