Том 1. Стихотворения 1939–1961

САМОДВИЖЕНИЕ ИСКУССТВА

Малявинские [24] бабы уплотняют Борисова-Мусатова усадьбы. Им дела нет, что их создатель Сбежал от уплотнений за границу. Вот в чем самодвижение искусства!

ЧЕРДАК И ПОДВАЛ

Художники от слова «худо» Сюда затешутся едва ли: Не станут жить на том верху-то, Не будут стыть — вот здесь, в подвале. Художники от слова «скверно» Живут вольготно и просторно. И пылесосами, наверно, Вытягивают пыль упорно. Но я всегда приспособляюсь, Везде устроюсь расчудесно — В подвалах лучших я валяюсь, Где сыро, холодно и тесно. Там свет небесный редко брезжит, Там с потолка нередко каплет, Но золотые руки режут Меня из пористого камня.

24

Малявин Ф. А. (1869–1940), Борисов-Мусатов В. Э. (1870–1905) — русские художники.

«Я в первый раз увидел МХАТ…»

Я в первый раз увидел МХАТ На Выборгской стороне, И он понравился мне. Какой-то клуб. Народный дом. Входной билет достал с трудом. Мне было шестнадцать лет. «Дни Турбиных» [25] шли в тот день Зал был битком набит: Рабочие наблюдали быт И нравы недавних господ. Сидели, дыхание затая, И с ними вместе я. Ежели белый офицер Белый гимн запевал — Зал такт ногой отбивал. Черная кость, красная кровь Сочувствовали белой кости Не с тем, чтоб вечерок провести Нет, черная кость и белая кость Красная и голубая кровь Переживали вновь Общелюдскую суть свою. Я понял, какие клейма класть Искусство имеет власть.

25

«Дни Турбиных» — пьеса М. А. Булгакова, по которой был поставлен знаменитый спектакль МХАТа.

«Хорошо или плохо…»

Хорошо или плохо, Если стукнуло сорок, Если старость скрипит Потихоньку в рессорах, Если чаще Хватаешься за тормоза. Сорок лет — это как? Против мы или за? Будь я, скажем, орлом Этих лет или старше, Это было б начало Орлиного стажа. Если б я червяком По земле извивался, Сорок раз бы я гибнул И снова рождался. Я не гордый орел И не червь придорожный, Я прописан не в небе, Не в недрах земли, Я — москвич! Да! Решительный и осторожный, Весь в дорожной пыли, Но и в звездной пыли. Так орлов не стреляли, Так червей не топтали То холодной войной, То войною тотальной, Как стреляли, А также топтали меня. Но сквозь трубную медь, Меж воды и огня. Где прополз, где пронесся, А где грудью пробился, Где огнем пропылал, Где водой просочился И живу! Не бытую, и не существую, А живу!

«От копеечной свечи Москва сгорела…»

От копеечной свечи Москва сгорела. За копеечную неуплату членских взносов Выбыть не хочу из снежной Галилеи [26] , Из ее сугробов и заносов. В Галилее бога распинают С каждым днем решительнее, злее, Но зато что-то такое знают Люди Галилеи. Не хочу — копейкою из дырки В прохудившемся кармашке Выпасть из передрассветной дымки, Из просторов кашки и ромашки. Я плачу все то, что наложили, Но смотрю невинными очами, Чтобы, как лишенца, не лишили Голоса меня в большом молчаньи. Все наложенные на меня налоги Я плачу за два часа до срока. Не придется уносить мне ноги Из отечества — его пророку. Добровольных обществ добровольный Член и займов истовый подписчик, Я — не недовольный. Я — довольный. Мне хватает воздуха и пищи. На земле, под небом мне хватает И земли и неба голубого. Только сердце иногда хватает. Впрочем — как у каждого, любого.

26

Галилея — область в древнем Иерусалимском государстве, родина Иисуса Христа.

«Уменья нет сослаться на болезнь…»

Уменья нет сослаться на болезнь, Таланту нет не оказаться дома. Приходится, перекрестившись, лезть В такую грязь, где не бывать другому. Как ни посмотришь, сказано умно — Ошибок мало, а достоинств много. А с точки зренья господа-то бога? Господь, он скажет: «Все равно говно!» Господь не любит умных и ученых, Предпочитает тихих дураков, Не уважает новообращенных И с любопытством чтит еретиков.

СЕГОДНЯ И ВЧЕРА ** 1961

ЧЕЛОВЕК

То не станция Бологое — Полпути от Москвы к Ленинграду,— У людей положенье другое — Полпути от пустыни к саду. Полдороги от тесного мира, Что зовется атом и клетка, До бескрайнего мира, где сиро, Безвоздушно, мглисто и редко. Человек — такой перекресток, То простое и непростое, Где пароль, рожденный на звездах, Отзовется немедля в протоне. Очень слабый. Сильнее сильных. Очень малый. Очень великий. Нет, недаром в глазах его синих Отразились звездные лики.

СЛАВА

Газета пришла — про соседа: Портрет и просторный «подвал». Недаром он думал про это, Надежды нам всем подавал. И вот в непросторном подвале, В котором прописан сосед, Где только сейчас пировали, Сереет холодный рассвет. На чайном пластмассовом блюдце Плашмя прилегла колбаса. За окнами льются и льются Невидимые небеса. Мы снова газету читаем, В глаза мы друг другу глядим, И пользу народа считаем, И льгот для себя не хотим. На синие жилы похожи Большие его чертежи, И синие жилы по коже Прошли, как межи, рубежи. Недаром и сох он, и высох, Недаром сидел и старел. Он искру горячую высек, Людей осветил, обогрел. А слава — совсем не заплата На рубище ветхом глупца И даже не наша зарплата, Заплаченная до конца. А слава совсем не спесива. Она не горда, а добра, Как это людское спасибо, Гремевшее здесь до утра.

КАДРЫ — ЕСТЬ!

Кадры — есть! Есть, говорю, кадры. Люди толпами ходят. Надо выдумать страшную кару Для тех, кто их не находит. Люди — ракету изобрели. Человечество до Луны достало. Не может быть, чтоб для Земли Людей не хватало. Как ни плотна пелена огня, Какая ни канонада, Встает человек: «Пошлите меня!» Надо — значит, надо! Люди, как звезды, Восходят затемно И озаряют любую тьму. Надо их уважать обязательно И не давать обижать никому.

В СОРОК ЛЕТ

Ночной снегопад еще не примят Утренней тропкой — до электрички. Сотрясая мост через речку, Редкие поезда гремят. Белым-бело не от солнца — от снега. Светло не от утра — светло от луны. И жизнь предо мной — раскрытая книга В читальном зале земной тишины. И сорок лет, те, что прошли, И те года, что еще придут, Летят поземкой вдоль земли, Покуда бредешь, ветерком продут. Не хочешь отдыха и ночлега, А только — шагать вдоль тишины, Покуда бело не от солнца — от снега, Светло не от утра — светло от луны.

ЧЕЛОВЕК С КНИГОЙ

Человек с книгой. Вообще человек С любою книгой, в любом трамвае, В душных залах библиотек И даже пальцем листы разрывая, Это почти всегда к добру: Плохие книги встречаются редко. Словно проба идет к серебру, Идет к человеку книгой метка. Моя надежда — читатели книг, Хочется высказаться о них. Они меня больше радуют, Чем, например, вниматели радио. Книгу почти всегда дочитают, Даже библиотечную, не только свою. Книгу берегут и переплетают, Передают из семьи в семью. Радио — на миг. Газета — на день. Книга — на всю жизнь. Книга — ключ. Он открыт и найден. Крепче держись! С детства помню роман О рабочем, читавшем Ленина. Всего подряд — по томам Собрания сочинений. Этот чудак не так уж прост. Этот простак не так уж глуп — К Ленину подравнивавшийся в рост, Ходивший в книги его, как в клуб. Душа болит, когда книги жгут Ради политики или барыша. Зато когда их берегут — Радуется душа.

ПРЕИМУЩЕСТВА СТАРОСТИ

Двадцатилетним можно говорить: «Зайдите через год!» Сорокалетним Простительно поверить сплетням И кашу без причины заварить. А старики не могут ошибаться И ждать или блуждать. Они не могут молча наблюдать И падать или ушибаться. Нет, слишком кость ломка у старика, Чтоб ушибиться. Слишком мало Осталось дней. И чересчур близка Черта, Которую не переходят. Поэтому так часто к ним приходит И высота и светлота.