Том 1. Стихотворения 1939–1961

ХУДОЖНИК

Художник пишет с меня портрет, А я пишу портрет с художника, С его гримас, с его примет, С его зеленого макинтошика. Он думает, что все прознал, И психологию и душу, Покуда кистью холст пронзал, Но я мечты его нарушу. Ведь он не знает даже то Немногое, что я продумаю О нем и про его пальто — Щеголеватое, продутое. Пиши, проворная рука, Додумывайся, кисть, догадывайся, Ширяй, как сокол в облака, И в бездну гулким камнем скатывайся. Я — человек. Я не ковер. Я думаю, а не красуюсь. Не те ты линии провел. Куда труднее я рисуюсь.

«Широко известен в узких кругах…»

Широко известен в узких кругах [28] , Как модерн, старомоден, Крепко держит в слабых руках Тайны всех своих тягомотин. Вот идет он, маленький, словно великое Герцогство Люксембург. И какая-то скрипочка в нем пиликает, Хотя в глазах запрятан испуг. Смотрит на меня. Жалеет меня. Улыбочка на губах корчится. И прикуривать даже не хочется От его негреющего огня.

28

Бытует рассказ о том, как Слуцкий благодаря кому-то из своих однокашников по юридическому институту ознакомился со своим «досье» в «компетентных органах», одна из «дружеских» характеристик 40-х годов, находившихся там, начиналась фразой: «Широко известен в узких кругах».

«Маска Бетховена на ваших стенах…»

Маска Бетховена на ваших стенах. Тот, лицевых костей, хорал. А вы что, игрывали в сценах, В которых музыкант играл? Маска Бетховена и бюст Вольтера — Две непохожих на вас головы. И переполнена вся квартира, Так что в ней делаете вы?

«Хранители архивов (и традиций)…»

Хранители архивов (и традиций), Давайте будем рядышком трудиться! Рулоны живописи раскатаем И папки графики перелистаем. Хранители! В каком горниле Вы душу так надежно закалили, Что сохранили все, что вы хранили, Не продали, не выдали, не сбыли. Пускай же акварельные рисунки Нам дышат в души и глядят в рассудки, Чтоб слабые и легкие пастели От нашего дыханья не взлетели. У русского искусства есть запасник, Почти бесшумно, словно пульс в запястье, Оно живет на этажах восьмых И в судьбах собирателей прямых.

Н. Н. АСЕЕВ ЗА РАБОТОЙ (Очерк)

Асеев [29] пишет совсем неплохие, Довольно значительные статьи. А в общем статьи — не его стихия. Его стихия — это стихи. С утра его мучат сто болезней. Лекарства — что? Они — пустяки! Асеев думает: что полезней? И вдруг решает: полезней — стихи. И он взлетает, старый ястреб, И боли его не томят, не злят, И взгляд становится тихим, ясным, Жестоким, точным — снайперский взгляд, И словно весною — щепка на щепку — Рифма лезет на рифму цепко. И вдруг серебреет его пожелтелая Семидесятилетняя седина, И кружка поэзии, полная, целая, Сразу выхлестывается — до дна. И все повадки — пенсионера, И все поведение — старика Становятся поступью пионера, Которая, как известно, легка. И строфы равняются — рота к роте, И свищут, словно в лесу соловьи, И все это пишется на обороте Отложенной почему-то статьи.

29

Слуцкий и Н. Н. Асеев (1889–1963) были связаны большой дружбой и многими общими интересами: вместе помогали на первых порах молодому Андрею Вознесенскому, отстаивали от несправедливой критики ленинградского поэта Виктора Соснору. Н. Н. Асееву посвящены также Слуцким стихотворение «На смерть Асеева» (т. 2 наст. изд.), статья «Созидатель» (ЛГ, 1959, 27 июня) и статья-воспоминание «Мне никогда не будет сорок!» (Юность, 1969, № 9).

«Умирают мои старики…»

Умирают мои старики — Мои боги, мои педагоги, Пролагатели торной дороги, Где шаги мои были легки. Вы, прикрывшие грудью наш возраст От ошибок, угроз и прикрас, Неужели дешевая хворость Одолела, осилила вас? Умирают мои старики, Завещают мне жить очень долго, Но не дольше, чем нужно по долгу, По закону строфы и строки. Угасают большие огни И гореть за себя поручают. Орденов не дождались они — Сразу памятники получают.

«Перевожу с монгольского и с польского…»

Перевожу с монгольского и с польского [30] , С румынского перевожу и с финского, С немецкого, но также и с ненецкого, С грузинского, но также с осетинского. Работаю с неслыханной охотою Я только потому над переводами, Что переводы кажутся пехотою, Взрывающей валы между народами. Перевожу смелее все и бережней И старый ямб, и вольный стих теперешний. Как в Индию зерно для голодающих, Перевожу правдивых и дерзающих. А вы, глашатаи идей порочных, Любой земли фразеры и лгуны, Не суйте мне, пожалуйста, подстрочник — Не будете вы переведены. Пучины розни разделяют страны. Дорога нелегка и далека. Перевожу, как через океаны, Поэзию в язык из языка.

30

Переводческая деятельность Слуцкого, начавшаяся по инициативе Л. А. Озерова в самом конце 40-х годов и продолжавшаяся всю его творческую жизнь, была очень напряженной и плодотворной: им переведены сотни поэтов, тысячи стихотворений. Луи Арагон называл его лучшим переводчиком своих стихов. Особенное значение в деятельности Слуцкого-переводчика имеют переводы Б. Брехта, Н. Хикмета, польской поэзии.

«Я перевел стихи про Ильича…»

Я перевел стихи про Ильича. Поэт писал в Тавризе за решеткой. А после — сдуру или сгоряча — Судья вписал их в приговор короткий. Я словно тряпку вынул изо рта — Тюремный кляп, до самой глотки вбитый. И медленно приподнялся убитый, И вдруг заговорила немота Как будто губы я ему отер, И дал воды, и на ноги поставил: Он выбился — просветом из-под ставен, Пробился, как из-под золы костер. Горит, живет. Как будто, нем и бледен, Не падал он И я — не поднимал. А я сначала только слово Ленин Во всем восточном тексте понимал.

НАЗЫМ [31]

Словно в детстве — веселый, Словно в юности — добрый. Словно тачку на каторге и не толкал. Жизнь танцует пред ним молодой Айседорой, Босоногой плясуньей Айседорой Дункан. Я немало шатался по белому свету, Но о турках сужу по Назыму Хикмету. Я других не видал, ни единой души, Но, по-моему, турки — они хороши! Высоки они, голубоглазы и русы, И в искусстве у них подходящие вкусы, Ильича на студенческих партах прочли, А в стихе маяковские ритмы учли. Только так и судите народ — по поэту. Только так и учите язык — по стихам. Пожелаем здоровья Назыму Хикмету, Чтобы голос его никогда не стихал.

31

Турецкому поэту и драматургу Н. Хикмету (1902–1963), с которым Слуцкий дружил, стихи и поэмы которого переводил, посвящена также статья «Памяти брата» (Пионер, 1967, № 8).

О Л. Н. МАРТЫНОВЕ [32] (Статья)

Мартынов знает, какая погода Сегодня в любом уголке земли: Там, где дождя не дождутся по году, Там, где моря на моря стекли. Идет Мартынов мрачнее тучи. — ? — Над всем Поволжьем опять — ни тучи. Или: — В Мехико-сити мороз, Опять бродяга в парке замерз. Подумаешь, что бродяга Гекубе? Небо над нами все голубей. Рядом с нами бодро воркует Россыпь общественных голубей. Мартынов выщурит синие, честные, Сверхреальные свои глаза И шепчет немногие ему известные Мексиканские словеса. Тонко, но крепко, как ниткой суровой, Он связан с этой зимой суровой, С тучей, что на Поволжье плывет, Со всем, что на этой земле живет.

32

Слуцкого и Л. Н. Мартынова (1905–1980) связывала многолетняя тесная дружба. Уже будучи тяжелобольным, Слуцкий в июне 1980 г. все же пришел проводить своего старшего собрата. Мартынову посвящены также стихотворения Слуцкого «Мартынов в Париже» (Знамя, 1989, № 3) и «Мартынов покупает два билета…» (незаконченное).

«Снова стол бумагами завален…»

Снова стол бумагами завален. Разгребу, расчищу уголок, Между несгораемых развалин Поищу горючий уголек. Вдохновений ложные начала, Вороха сомнительных программ — Чем меня минута накачала — На поверку вечности отдам. А в тупую неподвижность вечности, В ту, что не содвинут, не согнут, Посмотрю сквозь призму быстротечности Шустрыми глазищами минут.