Тонет солнце, рдяным углем тонетЗа пустыней сизой. Дремлет, клонитГоловы баранта. Близок час:Мы проводим солнце, обувь скинемИ свершим под зведным, темным, синимМилосердым небом свой намаз.Пастухи пустыни, что мы знаем!Мы, как сказки детства, вспоминаемМинареты наших отчих стран.Разверни же, Вечный, над пустынейНа вечерней тверди темно-синейКнигу звезд небесных — наш Коран!И склонив колени, мы закроемОчи в сладком страхе, и омоемЛица холодеющим песком,И возвысим голос, и с мольбоюВ прахе разольемся пред тобою,Как
Ра-Озирис, владыка дня и света,Хвала тебе! Я, бог пустыни, Сет,Горжусь врагом: ты, побеждая Сета,В его стране царил пять тысяч лет.Ты славен был, твоя ладья воспетаБыла стократ. Но за ладьей воследШел бог пустынь, бог древнего завета —И вот, о Ра, плоды твоих побед:Безносый сфинкс среди полей Гизеха,Ленивый Нил да глыбы пирамид,Руины Фив, где гулко бродит эхо,Да письмена в куски разбитых плит,Да обелиск в блестящей политуре,Да пыль песков на пламенной лазури.
Когда ковчег был кончен и наполненИ я, царь Касисадра, Ксисутрос,Зарыл в Сиппаре хартии закона,Раздался с неба голос: «На закатеНа землю хлынет ливень. ЗатвориВ ковчеге дверь». И вот настало времяВойти в ковчег. Со страхом ждал я ночи,И в страхе затворил я дверь ковчегаИ в страхе поручил свою судьбуБусуркургалу, кормчему. А утромПоднялся вихрь — и тучи охватилиИз края в край всю землю. РомануГремел среди небес. Нэбб и СарруСогласно надвигались по долинамИ по горам. Нергал дал волю ветру.Нинип наполнил реки, и неслиСмерть и погибель Гении. До небаДостигли воды. Свет потух во мраке,И брат не видел брата. Сами богиК вершинам Анну в страхе поднялисьИ на престолах плакали, и с нимиИстара горько плакала. Шесть днейИ семь ночей свирепствовали в миреВихрь, ураган и ветер — наконец,С рассветом дня, смирились. Воды пали.И ливень стих. Я плакал о погибших,Носясь по воле волн, — и предо мною,Как бревна, трупы плавали. Я плакал,Открыв окно и увидавши солнце.
На льдах Эльбурса солнце всходит.На льдах Эльбурса жизни нет.Вокруг него на небосводеТечет алмазный круг планет.Туман, всползающий на скаты,Вершин не в силах досягнуть:Одним небесным ИазатамК венцу земли доступен путь.И Митра, чье святое имяБлагословляет вся земля,Восходит первый между нимиЗарей на льдистые поля.И светит ризой златотканойИ озирает с высотыИстоки рек, пески ИранаИ гор волнистые хребты.
«Брат, как пасмурно в келье! Белый снег лежит в ущелье.Но на скате, на льдине, Видел я подснежник синий».«Брат, ты бредишь, ты бледен! Горный край суров и беден.Монастырь наш высоко. До весны еще далеко».«Не пугайся, брат милый! Скоро смолкнет бред унылыйК ночи вьюга пустыни Занесет подснежник синий!»
Ночь идет, — молись, слуга пророка. Ночь идет — и Хая-Баш встает.Ветер с гор, он крепнет — и широко, Как сааз, туманный бор поет.Ты уже высоко, — от аула Ты уже далеко. А в боруЗимней стужей с Хая-Баш пахнуло, Задымились сосны на ветру.Вас у перевала только двое — Ты да конь. А бор померк, дымит.Звонкий ветер в крепкой синей хвое Все звончей и сумрачней шумит.Где ты
заночуешь? Зябнет тело, Зябнет сердце… Конь не пил с утра…Видишь ли сквозь сосны? Побелела Хая-Баш, гранитная гора.Там нависло небо низко, низко, Там снега и зимняя тоска…А уж если своды неба близко — Значит, смерть близка.
В тихом старом городе Скутари,Каждый раз, как только надлежитБыть средине ночи, — раздаетсяГрустный и задумчивый Тэмджид.На средине между ранним утромИ вечерним сумраком встаютДервиши Джелвети и на башнеДревний гимн, святой Тэмджид поют.Спят сады и спят гробницы в полночь,Спит Скутари. Все, что спит, молчит.Но под звездным небом с темной башниНе для спящих этот гимн звучит:Есть глаза, чей скорбный взгляд с тревогой,С тайной мукой в сумрак устремлен,Есть уста, что страстно и напрасноПризывают благодатный сон.Тяжела, темна стезя земная.Но зачтется в небе каждый вздох:Спите, спите! Он не спит, не дремлет,Он вас помнит, милосердый бог.
Он на клинок дохнул — и жалоЕго сирийского кинжалаПомеркло в дымке голубой:Под дымкой ярче заблисталиУзоры золота на сталиСвоей червонною резьбой.«Во имя бога и пророка.Прочти, слуга небес и рока,Свой бранный клич: скажи, какимДевизом твой клинок украшен?»И он сказал: «Девиз мой страшен.Он — тайна тайн: Элиф. Лам. Мим».«Элиф. Лам. Мим? Но эти знакиТемны, как путь в загробном мраке:Сокрыл их тайну Мохаммед…»«Молчи, молчи! — сказал он строго, —Нет в мире бога, кроме бога,Сильнее тайны — силы нет».Сказал, коснулся ятаганомЧела под шелковым тюрбаном,Окинул жаркий АтмейданЛенивым взглядом хищной птицы —И тихо синие ресницыОпять склонил на ятаган.
Костер трещит. В фелюке свет и жар.В воде стоят и серебрятся щуки,Белеет дно… Бери трезубец в рукиИ не спеши. Удар! Еще удар!Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар,Но сил уж нет, противны кровь и муки…Гаси, гаси — вали с борта фелюкиКостер в Лиман… И чад, и дым, и пар!Теперь легко, прохладно. ВыступаютТуманные созвездья в полутьме.Волна качает, рыбы засыпают…И вверх лицом ложусь я на корме.Плыть — до зари, но в море путь не скучен.Я задремлю под ровный стук уключин.
В холодный зал, луною освещенный, Ребенком я вошел.Тенями рам старинных испещренный, Блестел вощеный пол.Как в алтаре, высоки окна были, А там, в саду — луна,И белый снег, и в пудре снежной пыли — Столетняя сосна.И в страхе я в дверях остановился: Как в алтаре,По залу ладан сумрака дымился, Сквозя на серебре.Но взгляд упал на небо: небо ясно, Луна чиста, светла —И страх исчез… Как часто, как напрасно Детей пугает мгла!Теперь давно мистического храма Мне жалок темный бред:Когда идешь над бездной — надо прямо Смотреть в лазурь и свет.