Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

Искусство *

Бог, злой Отец, нас соблазнил Эдемом И предал псам и выгнал скорбных в тьму, И только Музы ласковым гаремом, Как отзвук рая, сходят к нам в тюрьму. Глаза их манят радостью могучей, Бессмертный свет дрожит на их челе… Вставай, мой ближний, бьющийся в падучей, Есть мир иной на этой злой земле! Нет Бога? Что ж… Нас отогреют Музы, Нет правды? — Пусть… Сны жажду утолят. Распятый дух срывает гневно узы И все безумней рвется в Светлый Сад.

Из века в век звенит мечта живая, Всех палачей она переживет — Она одна, всех праведных венчая, Нетленной скорбью плещет в эшафот. Без слов Христа, поэта из поэтов, Без слез Бетховена, без Фидиевых грез Одни холмы бесчисленных скелетов Сковал бы смертью мировой мороз. Вставай, мой брат… И робкий, и печальный К твоим ногам склоняюсь я во тьме: Есть мир иной, загадочный и дальний,— Любовь поет и в склепе, и в тюрьме. Цветут цветы. Томясь, шумят деревья: Пока у нас не выкололи глаз, Мы, забывая горькие кочевья, В ладье мечты утешимся не раз… <1921>

«Здравствуй, Муза! Хочешь финик?» *

Здравствуй, Муза! Хочешь финик? Или рюмку марсалы? Я сегодня именинник… Что глядишь во все углы? Не сердись: давай ладошку, Я к глазам ее прижму… Современную окрошку, Как и ты, я не пойму.

Одуванчик бесполезный, Факел нежной красоты! Грохот дьявола над бездной Надоел до тошноты… Подари мне час беспечный! Будет время — все уснем. Пусть волною быстротечной Хлещет в сердце день за днем. Перед меркнущим камином Лирой вмиг спугнем тоску! Хочешь хлеба с маргарином? Хочешь рюмку коньяку? И улыбка молодая Загорелась мне в ответ: «Голова твоя седая, А глазам — шестнадцать лет!» <1923>

Мандола *

Лакированный, пузатый, Друг мой нежный и певучий, Итальянская мандола — Восемь низких гулких струн… В час вечерний и крылатый Ропот русских перезвучий — Слободская баркарола — Налетает, как бурун… Песня бабочкой гигантской Под карнизами трепещет, Под ладонью сердце дышит В раскачавшейся руке… В этой жизни эмигрантской Даже дождь угрюмей хлещет… Но удар струну колышет — Песня взмыла налегке.

В старой лампе шепот газа. Тих напев гудящих звеньев: Роща, пруд, крутые срубы, Приозерная трава… «Из-под дуба, из-под вяза, Из-под липовых кореньев»,— Вторя песне, шепчут губы Изумрудные слова. <1923>

«Тех, кто страдает гордо и угрюмо…» *

Тех, кто страдает гордо и угрюмо, Не видим мы на наших площадях: Задавлены случайною работой Таятся по мансардам и молчат… Не спекулируют, не пишут манифестов, Не прокурорствуют с партийной высоты, И из своей больной любви к России Не делают профессии лихой… Их мало? Что ж… Но только ими рдеют Последние огни родной мечты. Я узнаю их на спектаклях русских И у витрин с рядами русских книг — По строгому, холодному обличью, По сдержанной печали жутких глаз… В Америке, в Каире иль в Берлине Они одни и те же: боль и стыд. Они — Россия. Остальное — плесень: Валюта, декламация и ложь, Удобный символ безразличных — «наплевать», Помойка сплетен, купля и продажа, Построчная истерика тоски И два десятка эмигрантских анекдотов..... <1923>

РУССКАЯ ПОМПЕЯ

«Прокуроров было слишком много!» *

Прокуроров было слишком много! Кто грехов Твоих не осуждал?.. А теперь, когда темна дорога, И гудит-ревет девятый вал, О Тебе, волнуясь, вспоминаем,— Это все, что здесь мы сберегли… И встает былое светлым раем, Словно детство в солнечной пыли… <1923>

Игрушки *

I

У Тучкова моста жил художник, Бородато-пухлое дитя. Свежий и румяный, как пирожник, Целый день работал он свистя: Медь травил шипящей кислотою, Затирал на досках пемзой фон, А потом, упершись в пол пятою, Налегал на пресс, как грузный слон. Зимний ветер хныкал из-под вьюшки. Вдоль лазурно-снежного окна В ряд стояли русские игрушки — Сказочная, пестрая страна: Злой Щелкун с башкою вроде брюквы, Колченогий в яблоках конек, Ванька-встанька с пузом ярче клюквы И олифой пахнущий гусек. В уголке медведь и мужичонка В наковальню били обухом, А Матрешка, наглая бабенка, Распускала юбки кораблем… Разложивши влажные офорты, Отдыхал художник у окна: Щелкуна пощелкает в ботфорты, Попищит собачкой. Тишина… Пыль обдует с глиняных свистулек, Двухголовой утке свистнет в зад, Передвинет липовых бабулек И зевнет, задрав плечо назад. Поплывет весна перед глазами — Пензенская ярмарка, ларьки, Крестный ход, поддевки с образами И гармонь, и знойные платки… За окном декабрь. Вся даль — в закате. Спит Нева под снежною фатой. Между рам, средь гаруса на вате, Янтареет рюмка с кислотой. Тихо снял с гвоздя художник бурку — Синей стужей тянет из окна — И пошел растапливать печурку, Чтоб сварить с корицею вина.

II

Праздник был. Среди пустой мансарды На столе дремало деревцо. Наклонясь, тучковский Леонардо Спрятал в елку круглое лицо… У подножья разложил игрушки. На парче, сверкавшей полосой, Ром, кутья, румяные ватрушки И тарелки с чайной колбасой. В двери лупят кулаками гости — Волосатый, радостный народ. Сбросив в угол шапки, шубы, трости, Завели вкруг елки хоровод… Пели хором «Из страны далекой», Чокались с игрушками, рыча. На комоде в рюмке одинокой Оплывала толстая свеча. Звезды млели за окном невинно, Рождество плыло над синевой… Щелкуна раскрасили кармином, А Матрешку пичкали халвой. Ваньку-встаньку выпороли елкой, Окунули с головой в бокал, Вбили в пуп огромную иголку, Но злодей назло опять вставал. Быть все время взрослыми нелепо: Завернувшись в скатерть, гость-горняк Уверял знакомых: «Я Мазепа!» Но они кричали: «Ты дурак!» А потом, схватив конька в объятья, Взлез хозяин, сняв пиджак, на печь И сказал, что так как люди братья, То игрушки нечего беречь! Раздарил друзьям свое богатство, Грузно слез, лег на пол и застыл, А слегка упившееся братство Над усопшим спело: «Кто б он был?..» Одному тогда досталась утка Со свистком под глиняным хвостом. Дунешь в хвост, и жалобная дудка Спрашивает тихо: «Где мой дом?»

III

На резной берлинской этажерке У окна чужих сокровищ ряд: Сладкий гном в фарфоровой пещерке, Экипаж с семейством поросят, Мопс из ваты… Помесь льва с барашком В золотой фаянсовой траве, Бонбоньерка в виде дамской ляжки И Валькирия с копилкой в голове… Скучно русской глиняной игрушке На салфетке вязаной торчать: Справа две булавочных подушки, Слева козлоногая печать. Тишина. Часы солидно дышат, На стене поблекшие рога. За стеклом ребром взбегает крыша. Чахлый снег и фонарей дуга. У окна застыл чудак в тужурке. Проплывает прошлое, как миф: Май — Ромны — галдеж хохлушек юрких, В гуще свиток пестротканый лиф… Вдоль стекла ползут бессильно хлопья, И миражи тают и плывут: Лес оглобель поднял к солнцу копья, Гам, волы, беспечный праздный люд. Здесь — копною серые макитры, Там — ободья желтые в пыли. За рекой курганы, словно митры, Над зеленой степью спят вдали. Выступают гуси вдоль дороги Белою горластой полосой… И дитя у хаты на пороге, И барвинок, сбрызнутый росой… Обернулся… Газ, рога, обои. Взял игрушку милую в ладонь: Хвост отбит, свисток шипит и воет,— Все, что спас он в злые дни погонь. Ночь гудит. Часы кряхтят лениво. Сотни лет прошли над головой… Не она ль, блестя в стекле поливой, Там в окне стояла над Невой? <1921>

Невский *

Здесь в Александровском саду Весной — пустой скамьи не сыщешь: В ленивом солнечном чаду Вдоль по дорожкам рыщешь-свищешь. Сквозь дымку почек вьется люд. Горит газон огнем бенгальским, И отдыхающий верблюд Прилег на камень под Пржевальским… Жуковский, голову склоня, Грустит на узком постаменте. Снует штабная солдатня, И Невский вдаль струится лентой. У «Александра» за стеклом Пестрят японские игрушки. Внезапно рявкнул за углом Веселый рев полдневной пушки. Мелькнуло алое манто… Весенний день — отрада взору. В толпе шинелей и пальто Плывешь к Казанскому собору: Многоколонный полукруг Колеблет мглу под темным сводом, Цветник, как пестротканый луг, Цветет и дышит перед входом… Карнизы банков и дворцов Румяным солнцем перевиты. На глади шахматных торцов Протяжно цокают копыта. У кучеров-бородачей Зады подбиты плотной ватой, А вдоль панелей гул речей И восклицаний плеск крылатый… Гостиный двор раскрыл фасад: Купить засахаренной клюквы?.. Над белизной сквозных аркад На солнце золотятся буквы. Идешь-плывешь. Домой? Грешно. В канале бот мелькнул дельфином, Горит аптечное окно Пузатым голубым графином. Вот и знакомый, милый мост: С боков темнеют силуэты — Опять встают во весь свой рост Все те же кони и атлеты… К граниту жмется строй садков, Фонтанка даль осеребрила. Смотри — и слушай гул подков, Облокотившись на перила… Гремят трамвайные звонки, Протяжно цокают копыта,— Раскинув ноги, рысаки Летят и фыркают сердито. <1922>