Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932

В море *

Мы плыли с острова Пор-Кро В моторной лодке… Волны боковые С шипящим шумом хлопались в борта. С гребня вновь на гребень Всползала грузно лодка И вновь в лоснящиеся скаты низвергалась. Муть подступала к сердцу… Мы все притихли, И даже дети на крутом носу Встречали веер брызг молчаньем. Француз-рыбак, веселый провансалец, Насупившись, брал в лоб шальные волны, Чтобы удары гулкие ослабить… Мигнул подручному, — и коренастый малый Обвисший рыжий парус вздернул ввысь. Раздулась грудь, конец залопотал, Канат из рук толчками вырывая… Воздушным першероном Косящий впрягся парус Машине в помощь… Тяжко-тяжко Брал бот за валом вал. С журчащим рокотом ручьи к корме струились, И нудно пахло маслом. Как сердце старое, Прерывисто и глухо Стучал мотор. А в небесах над нами В торжественной беззвучности заката Пылали облака… От края и до края, Пунцово-золотые, Перебегали струны. Над нашим грузным ботом,— Усталою, ныряющей собакой,— Над нашим жалким скарбом, Качающимся яростно у ног, Над нашим содроганьем и борьбой Дышала тишина… Оранжевые тихие утесы Вставали полукругом над водой, И засыпающая даль сливала волны В лиловую пустыню. Лишь чайки, крылья изогнув серпами, Парили в зыбкой мгле… Я к борту прислонился,— Муть подступала к сердцу, И странную беззвучную молитву Уста мои шептали: «Не дай, о Господи, Твой вечер золотой — Благоуханное и нежное молчанье — Мне осквернить недомоганьем мерзким… Смири хребты разнузданных валов… Я грешен, зол, и дик, и невоздержан,— Дай мне ступить на твердый край земли, И Ты увидишь — я исправлюсь…» И вот свершилось… Как будто благостная, властная рука Смирила волны маслом. Мы обогнули алую скалу. Валы ягнятами покорными свернулись, Сквозь мглу прибрежные мигнули нам огни, Вновь на носу защебетали дети, И я, из-под скамьи достав бутылку, Припал к ней с облегченьем… 1931

Вода *

В городе кран повернешь — брызнет хрустальный поток, Хоть до карнизов залей всю квартиру… Никто в городах о воде и не вспомнит,— По трубам, жилам подземным, взбегает до острых мансард, Равнодушно внимаешь знакомому плеску, Как гулу вечерних трамваев… Но здесь, на холме, у залива — С ранней зари о воде все заботы. В цистерне под тихой верандой Подымешь чугунную крышку: Дождевая, от солнца укрытая влага, Все убывает… Пьют много — жарища,— Чайник не сходит с плиты. Руки хватаются то за топор, то за грабли,— Ежеминутно надо с ладоней смывать Пыльный налет… И вот — в подмогу цистерне Внизу у оливы колодец. Фермер с широкой улыбкой только руками развел: «Берите! Хватит на вас, на меня и мула… Кто в Провансе откажет соседу в воде?..» И вот, сквозь вереск шершавый, В гору кувшин несешь, отдуваясь… Ветер пищит в волосах, плещется сонная влага, Пес, как приклеенный, сзади бредет по пятам, Пасть широко разевая… Всласть из чашки своей наверху он напьется, Студеной водой остудит горячую глотку И хвостом благодарно вильнет. А под вечер — только багряные мальвы Холмы увенчают закатным венцом,— Ведро за ведром притащишь к крыльцу И щедрой рукой зеленых польешь малышей: Олеандры, мимозы, глицинию, тонкую грушу И перечных два деревца… Жадно сухая земля вбирает светлые струйки И гибкие ветви, качаясь, как будто шуршат: «Спасибо, спасибо…» Вот и сосед — доктор с женой и мальчишкой, Каждый несет свою дань, ухмыляясь: Большое ведро, поменьше и детскую лейку. Чайник огромный мы ставим на низкий очаг, Кора заворчала, взметнулись веселые искры, С первыми звездами в воздухе дымном сливаясь. Старый фонарь под навесом горит маяком, Гулкие капли из края цистерны Медленно капают в таз, И осы, одна за другою, слетаются пить… 1931

Сбор винограда *

За рядом ряд обшариваем лозы. Полнеба в пепле волокнистых туч… Косматые кусты, освободясь от гроздьев, Встают, раскинув изумрудный сноп. Две девочки, зарыв в листву береты, Болтают и стригут — пусть взрослые молчат… Старик срезает важно кисть за кистью, Как бы обряд свершая вековой. А черный мул с дороги смотрит-ждет: Бока продрогли, ветер дует в ноздри… Ряды корчаг стоят у колеи. Пора б грузить — и в путь, сквозь камыши.

Вдоль рыжей глины грузною стопой Иду к мулу, к плечу корзину вскинув. Усталость бодрая укачивает сердце, Глазам раздолье: зелень, космы туч, А за межой взлохмаченные фиги… А ветер свежий бьет крылами в грудь, Шуршит вдоль лоз, в рукав прохладой веет И звонкой пустотой в ушах лопочет… Спасибо, друг! Хоть час один, как мул, Я прошагаю, медленно качаясь, Ловя ноздрями крепкий дух земли… «Гоп-гоп! Корзина!» Снова полный груз. Редеют лозы — ряд склоненных спин,— И первые малиновые листья Огнем сквозистым радостно играют. Под фигою — баклага на земле. Подходим медленно — звенят стаканы сонно, В молчанье пьем багряное вино. Закат торжественный пылает над холмом Безмолвною вечернею молитвой… Идем домой сквозь джунгли тростников. Со всех сторон поют-скрипят двуколки — Соседи сбор подвозят к погребам. Ногам работа — серые чаны Примятым виноградом нагрузят И, как во дни блаженные Гомера, Босыми пятками начнут его давить, Окрашивая терпким соком икры… Шумит тростник. Усталая спина Под ветром ежится… За поворотом — кровля. Хозяин-фермер сумрачно бурчит, Что это лето даст ему не много: Жара и ветер высушили гроздья,— Неполон сбор… Убытки велики… Но жалоба его до сердца не дошла. Мой виноградник пуст, — растрепанные бурей, К земле прибиты светлые стихи… И даже та любимая гряда, Где зеленели детские страницы, Здесь на чужбине теша детвору,— Ненужным пустырем чернеет у дороги… Молчу. Не жалуюсь. Не хмурьтесь же, хозяин, Господь пошлет вам в будущем году Обильный урожай. 1931

Под тамариском *

Когда лежишь на берегу босой,— Поет вода и чайки вьются с писком,— И ешь свой хлеб с ослиной колбасой Под матово-сквозистым тамариском,— Ты самому себе покажешься святым: Ты даже ос не отгоняешь с носа, Летит песок, кадильный звонкий дым, И ящерица вьется вдоль откоса… Свой хлеб готов ты разделить с осой,— Пусть только, злюка, не кусает в темя. С издателем ослиной колбасой Готов ты поделиться в это время… Корректоров и тех готов простить, Все их «досадные», как оспа, опечатки… Сквозь сосны брызжет солнечная нить, И ветер ласковый во все влетает складки.

Но если в этот трижды мирный час Припрется дачник из лесного дома И заскулит — в четырнадцатый раз! — О кризисе, о близости разгрома,— Вся святость, к дьяволу, с тебя слетает в миг… Ты, в душу впившийся, гундосящий репейник! С какой бы радостью тебя, копченый сиг, Всадил бы я башкою в муравейник!.. <1932>

Солнечная ванна *

Вдоль по пляжу — пятна ближних… Кто, задрав клешнею ногу, Роет детскою лопаткой Крутобокую берлогу, Кто младенца плавать учит, И бутуз, в испуге диком, Миль на десять оглашает Лес и берег буйным криком… Плотный немец — локти к брюху,— Пятки вскидывая к тылу, Сам себя вдоль дюн гоняет, Как цыганскую кобылу… Эмигрантская Диана, Мотылек на смуглых ножках, Пронеслась веселой рысью В изумрудных панталошках… А в воде, на мелком месте,— Темя в шлемах — огурцами, Два обглоданных нудиста Притворяются пловцами.

* * *

На песке томлюсь я в дюнах В живописном беспорядке, Чтобы солнечною ванной Успокоить боль в лопатке. Ближних нет. Порой над валом Промелькнет в трико гусыня,— Левый глаз чуть-чуть прищуришь, И опять вокруг пустыня… Сверху солнечная лава, Снизу жаром жжет песчаным,— Будто ты лежишь в духовке Нашпигованный каштаном… Муравей ползет по ляжке, Плещет бабочка на вые, И в глазах фонтаном искры,— Ало-бело-голубые… Ах, какие в это время Мысли в черепе роятся! Но без пишущей машинки — Так к чертям и разлетятся… В голове зевает вечность, В сердце — огненные спицы, А пониже — обалделость Разомлевшей поясницы…

* * *

Врач-приятель мне в Париже Объяснил весьма толково: «Зря, дитя мое, на солнце Не валяйтесь, как корова… Алкоголь в приличной дозе Подымает человека,— Так и солнце, так и бабы,— Как сказал Мартын Задека…» Но лежать, считать минуты? Где я здесь возьму будильник? Сосны спят… Цикадный скрежет Монотонен, как напильник… Встанешь — вся спина пылает. Боком выйдет эта лежка! Завтра весь до пят облезу, Как ошпаренная кошка… А пока, — спасибо, солнце, За тяжелый жар твой медный, За чудеснейшие мысли, Улетевшие бесследно… Нынче я не догадался, Нынче я был идиотом: Завтра в дюны я с собою Карандаш возьму с блокнотом. <1932>

Без вакансий *

Вверх за лодочным сараем Подымается тропинка… Независимо и гордо По корням стучит дубинка. Справа сосны, слева море, Посредине — я с собакой. Жаба сунулась под камень Торопливой раскорякой… Что ты, друг мой! Ты ведь дома,— Мне поступок твой неясен: Эмигрант французской жабе Совершенно безопасен… В складках скал внизу открылся Райский клок воды сапфирной. Ни души… Морские травы, Да над камнем кактус жирный. И с крутой тропинки чертом, Под ребром скалы прохладной, Вниз — в игрушечную бухту Так и ринулся я жадно…