Я знал фиалочку. ОнаВ тени дерев могучихВ приятном обществе цвелаРепейников колючих.И два репейника пред нейДушой благоговели,Старались быть всегда нежнейИ в глубине скорбели.Но наша фьялочка, увы!Их чувств не понимала,Она не ведала любвиИ тихо увядала.
эмульсию с касторкой,Закричала: «Брат мой Орька!Как мне горько! Как мне горько!»А репейники вдвоемКорчатся в волнении,Поднимается содомИ столпотворение.Обозвав репейник чушкой,Размахнулась Фьялка кружкой,В лоб репейнику пустилаИ затем проговорила:«Жизнь земная мне постыла!Убирайтесь вон, покаНе намяла вам бока!»И пошли колючки прочьИ проплакали всю ночь.
17 мая 1895
Феодосия
«Не высок, не толст, не тонок…»
Не высок, не толст, не тонок,Холост, средних лет,Вид приятен, голос звонок,Хорошо одет.У него в руках всё бьется,Он любитель кляксИ поэтому зовется«Ах, мой милый Макс».
<1896–1897>
«Как ты внимательна была…»
Как ты внимательна была,Как это вышло мило!Ты с Лерой к Харченке зашла,Бумагу мне купила.Затем пришла домой, и вотПисать письмо мне стала,А у Дурантевских воротСобака завывала.Звучал недобрым этот вой…(Тьфу, черт!! Простите – клякса.Где ж промокашка?!!)… Пред тобойНосился образ Макса…И вой был вещим, может быть,Огня ведь нет без дыму:Как этот пес, готов я взвытьС тоски моей по Крыму.Густав Антоныч уж больной,Я буду болен тоже,Моя тоска, как этот вой,Изобразится в роже.(Хотел, как видите, сострить,Да вышло очень скверно).Пора в редакцию спешить –Меня уж ждут там, верно…Иду по улице – весна,В шинели зимней жарко,Зато вверху лазурь виднаИ солнце светит ярко.Уж тает снег, журчит ручей,Каменья обнажая,Где тени нет, там уж виднейПод снегом мостовая.Весна! У всех мужчин штаныПодвернуты от грязи…
<Начало марта 1898
Москва>
«Пред экзаменом он до полночи сидел…»
Пред экзаменом он до полночи сидел,Извивалися строки, как змеи.Гимн весенний над ним из окошка звенел,Кто<-то> бледный над ним наклонялся и пел,А вокруг становилось темнее.И в туман расплывались страницы пред ним,Голова на тетрадь опустилась.То, чего он не знал, встало сном золотым,А что знал – то совсем позабылось.И пугливой мечтой в вещий сон погружен,Видит он римо-греческий сон:Птицы грецкие песни поют как на смех,И в полях зацветает гречиха,И в саду распускается грецкий орех,И на грех, позабыв прародительский грех,Грек на солнышке греется тихо.«» распевает в саду соловей,«» откликаются розы,«» слышно в чаще зеленых ветвей,Почему-то вдали заблестел Вей-хай-Вей,А над ним всё Эротовы грёзы.В атмосфере склонений, как древний архонт,Выступают спряженья яснее,И гекзаметром волны идут через Понт,И Платон, Геродот, Демосфен, Ксенофонт,И девятая песнь Одиссеи!Вот Горация слышен каданс золотой,Расцветают в полях герундивы,И суп<и>ны уж дышат теплом и весной,И периодов звучных извивы!«О quo usquem! – звучит (замерла агора),Tandem tu, негодяй Каталина,Abuter' patientia?!»…– «Барин! пораУж вставать вам!» – кричит Акулина.
<Начало апреля 1898
Москва>
«Уж я юрист второго курса!..»
Уж я юрист второго курса!Корабль учености моейНе изменил прямого курса,Пройдя средь мелей и зыбейИз обязательств, сервитутов,Объектов, норм, обычных прав,И государственных статутов.Теперь, все рифы миновав,И торжествующий победуСтремится гордо он на юг…Я еду! еду!! еду!!! еду!!!!Я еду к Вам, мой старый друг!В четверг я выеду с курьерским,В
субботу буду – со своейУлыбкой вечной, тоном дерзким…Готовьте рыбий хвост скорей!Но встреч торжественных не надо:Оркестр прошу не приглашатьИ не устраивать парада.Цветов не стоит покупать:Я к Вам инкогнито явлюся.Ваш гнев представить я могуПри виде гривы… Но клянуся,Что гривы я не обстригу!
13 мая 1898
Москва
«„Bova maxima“ Вас провожала…»
«Bova maxima» Вас провожалаИ почтила отъезд Ваш слезой,А Зюзюка полсуток рыдалаПеред тем, как уехать самой.Сам Пешковский своею особойЗахотел Вас придти проводить:Удостоились чести особой –Он не очень-то любит ходить,Когда нужно ему заниматься,Когда физикой он увлечен,Когда начал пред ним выяснятьсяУже третий Ньютонов закон.Макс хоть с виду веселым казалсяИ стихами Ваш путь устилал,Но и он под конец разрыдался,Когда поезд уехал… (соврал).Даже Яша (не чудо ли, право?)Умудрился стихи написать.И когда! Когда римское правоЕму надобно было читать.Словом, каждый по силам старалсяОблегчить ваш отъезд из Москвы…Поезд свистнул и быстро умчался.Совершилось: уехали Вы.На платформе пустой оставалисьТолько Макс да Пешковский вдвоем,Они грустными оба казались.А Пешковский сказал: «Ну, пойдем».И пошли мы по улицам дальним,На пустую квартиру пришли.И, окинувши взором печальным,Там лишь две только вещи нашли:Лампу с розгой. И лампу ту меднуюМакс к горячему сердцу прижал,А Пешковский пред розгою бедноюУдивился, подумал, но взял.
<Середина декабря 1898
Москва>
«Что вы, песни мои, над душою моей…»
Что вы, песни мои, над душою моейТак пугливо и ласково вьетесь?И, сплетясь с вереницами светлых теней,С тихой музыкой к сердцу несетесь?Стойте, песни мои! Залезайте в тетрадь,Станьте смирно и ждите до сроку:Буду вас по редакциям я рассылать,А редакции станут в ответ высылатьПятьалтынный за каждую строку…
Слышишь ли ты мои дикие крики,Радость моя, Ликирики?!Верь – то не сам я ночною пороюМрак всколебал над змеистой рекою:Ревность в могучей груди взбушевалась!Песня во мраке прыжками помчалась,Как кенгуру по безбрежным раздольямМчит, настигаем свистящим дрекольем.Слышишь ли ты мои дикие крики,Радость моя, Ликирики?Белый тут был – он звался Тартареном,Он надевал полосатые брюки,Он целовал твои черные руки!О, как я бил его гулким поленом!!Гулким поленом об спину крутую!Нынче я снова соперника чую.Вот почему эти дикие крикиСлышит моя Ликирики.
* * *
Слушай! Твой друг постоянен и верен,Новых измен я сносить не намерен.С взглядом шакала и с сердцем орлинымБуду один я твоим властелином. Максимилиан ВОЛОШИННо чтобы ты никому не досталась,Чтобы навеки моею осталась,Не обращая вниманья на крики,Съем я тебя, Ликирики!
23 марта 1899
Феодосия
«Я ехал в Европу, и сердце мое…»
Я ехал в Европу, и сердце моеСмеялось, и билось, и пело.Направо, налево, назад и впередБольшое болото синело.На самой границе стоял часовой –Австриец усатый и бравый.Ус левый указывал путь на восток,На запад указывал правый.Как всё изменилось! Как будто и здесьТянулось всё то же болото,Но раньше на нем ничего не росло,А только щетинилось что-то.А здесь оно сразу оделось травой,Повсюду проходят канавки,Лесок зеленеет, желтеют стога,И кролики скачут по травке.И сразу двенадцать томительных днейИз жизни куда-то пропало:Там было восьмое число сентября –Здесь сразу двадцатое стало.И не было жаль мне потерянных дней,Я только боялся другого:Вернувшись в Россию в положенный срок,Найти на границе их снова.