Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Вагон железной дороги

<Около 14 января 1900

По пути в Москву>

Ночь в Колизее

Посвящается Его сиятельству кн. И.

Спит великан Колизей, Смотрится месяц в окошки. Тихо меж черных камней Крадутся черные кошки. Это потомки пантер, Скушавших столько народу Всем христианам в пример, Черни голодной в угоду. Всюду меж черных камней Черные ходы. Бывало В мраке зловещих ночей Сколько здесь львов завывало!! Тихо… Подохли все львы, Смотрится месяц в окошки. Смутно чернея средь тьмы, Крадутся черные кошки…

Колизей. <Рим>

12 часов ночи 15 июля

<1900>

«Душно в городе! Как только…»

Душно в городе! Как только Снег растает под лучами, – Закажу себе ботинки С двухдюймовыми гвоздями, Приготовлю «Lederhosen», Альпеншток с крюком из рога, «Ruckensak» себе достану, Колбасы возьму немного. И лишь первый луч заглянет В запыленное оконце – Набекрень надену шляпу, Порыжелую от солнца. И пойду себе я в горы С неизменным красным гидом, Поражая и пугая Всех прохожих диким видом. Побегут за мной мальчишки Восхищенною толпою (Я люблю быть популярным, От читателей не скрою). А когда, минуя город, Я один останусь в поле, А кругом засвищут птицы, Запоют ручьи на воле, Затяну я тоже песню, Откликаясь птичкам дальним, Хоть отнюдь не обладаю Я талантом музыкальным, Хоть ни разу верной ноты Я не взял… Но вот привычка: Если я один останусь, То пою всегда, как птичка.

7 января 1901

Ташкент

«Поздно утром в час полдневный…»

Поздно утром в час полдневный Спал я в комнате своей. Вдруг раздался голос гневный, Стук ужасный, крик плачевный – Будто кто-то заметался у моих дверей. Ясно помню ожиданье, Солнца яркое сиянье, На бензинке бормотанье закипающей воды… И промолвил голос грозно: «Стыдно, стыдно спать так поздно, Когда обе встали мы! Наши кофты не дошиты, Рукава у них не вшиты, Не разрезаны холсты. Мы сердиты до экстаза, Киселев уж был два раза – И вставайте тоже вы!» Я проснулся, встрепенулся, Потянулся, заворчал; Шевельнулось в сердце что-то, «Уходите вы в болото!» – Чуть я было не сказал. После было умыванье, Умывальника журчанье, После – чаю разливанье, Бесконечное ворчанье, В магазинах разных шлянье, Всевозможные страданья Предотъездной суетни: То кистей исчезновенье, То нежданное явленье Надоедливых гостей, Чья-то кофта в нафталине – Всё тонуло, как в трясине, В этом хаосе вещей. «Я собраться не успею, Не поеду в Пиренеи, К Балеарским островам. Удеру от вас на полюс И в Норвегии устроюсь И останусь летом там». Полтора часа осталось, Всё скатилось, замешалось, Ошалели сразу все. Киселев над ниткой тщится, В вихре бешеном кружится Белка – белка в колесе. Ранцев быстрое вязанье, Экипажа ожиданье, Страшно тихая езда; В кассе спор о Тарасконе… Наконец – сидим в вагоне, На окошке Календа.

В вагоне 7 июня <1901>

утром, подъезжая к Foix

«Лизавета Николавна…»

Лизавета Николавна Искус выдержала славно – И в своих больших ботинках Вверх всползла на четвереньках. Лизавета же Сергевна Отнеслася к горам гневно: Чуть не с самого начала Застонала, заворчала, Вся в кровавых пятнах стала, Застонала, заскрипела И на камень злобно села. Я ж, свершивши восхожденье, Ощутил вдруг вдохновенье, Стилограф скорей достал И всё это написал. Но по просьбе Киселева Прибавляю еще слово: Он ходил, сопел, молчал И пейзажи гор писал. Без крючков, гвоздей и палок Лезли мы на кряжи гор, Чтоб, поднявшись выше галок, Любоваться на простор. Полны детской, чистой веры, Что в горах найдем пещеры. Но, пока мы кверху лезли, Те коварно вдруг исчезли.

<8 июня 1901

Пиренеи>

«Мелкий дождь и туман застилают мой путь…»

Мелкий дождь и туман застилают мой путь; Онемил себе правую руку. «Ах, испанский ямщик, разгони как-нибудь Ты мою неотвязную скуку! Был разбойником ты – признавайся-ка, брат, И не чужд был движеньям карлизма?» «Что вы, барин! Ведь я социал-демократ И горячий поклонник марксизма. Вон у Вас под сиденьем лежит „Капитал“ – Мы ведь тоже пустились в науку»… «Ну, довольно, довольно, ямщик, разогнал Ты мою неотвязную скуку!»

<Между 15 и 18 июня 1901

Вальдемоза>

«Марья Львовна! Я глубоко…»

Марья Львовна! Я глубоко перед Вами извиняюсь, что, не выучив урока, на урок к Вам не являюсь. Дело в том, что – редкий случай при всегдашней неохоте: чую я призыв могучий к свежей творческой работе. Потому ль я нынче в духе, что поэмы Гейне «к Мухе», как Апухтинские «мухи», мне мешали ночью спать? Иль в лице у «Бяки-Мухи» грациозных линий Мухи ясно вспомнилась печать? В библиотеку иду я кончить «Письма об Андорре», эту длинную статью я принесу к Вам, верно, вскоре и прочту, никем не прошен. До свиданья. Макс Волошин.

28 февраля 1902

Париж

«Седовласы, желтороты…»

Седовласы, желтороты – Всё равно мы обормоты! Босоножки, босяки, Кошкодавы, рифмоплеты, Живописцы, живоглоты, Нам хитоны и венки! От утра до поздней ночи Мы орем, что хватит мочи, В честь правительницы Пра: Эвое! Гип-гип! Ура! Стройтесь в роты, обормоты, Без труда и без заботы Утра, дни и вечера Мы кишим… С утра до ночи И от ночи до утра Нами мудро правит Пра! Эвое! Гип-гип! Ура! Обормотник свой упорный Пра с утра тропой дозорной Оглядит и обойдет. Ею от других отличен И почтен и возвеличен Будет добрый обормот. Обормот же непокорный Полетит от гнева Пра В тарары-тарара… Эвое! Гип-гип! Ура!

<1911>

Сонеты о Коктебеле

1

Утро

Чуть свет, Андрей приносит из деревни Для кофе хлеб. Затем выходит Пра И варит молоко, ярясь с утра И с солнцем становясь к полудню гневней. Все спят еще, а Макс в одежде древней Стучится в двери и кричит: «Пора!», Рассказывает сон сестре сестра, И тухнет самовар, урча напевней. Марина спит и видит вздор во сне. A «Dame de pique» – уж на посту в окне. Меж тем как наверху – мудрец чердачный, Друг Тобика, предчувствием объят, – Встревоженный, решительный и мрачный, Исследует открытый в хлебе яд.

2

Обед

Горчица, хлеб, солдатская похлебка, Баран под соусом, битки, салат, И после чай. «Ах, если б шоколад!» – С куском во рту вздыхает Лиля робко. Кидают кость; грызет Гайтана Тобка; Мяучит кот; толкает брата брат… И Миша с чердака – из рая в ад – Заглянет в дверь и выскочит, как пробка. – Опять уплыл недоенным дельфин? – Сережа! Ты не принял свой фетин… Сереже лень. Он отвечает: «Поздно». Идет убогих сладостей дележ. Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж. И медлит Пра, на сына глядя грозно.

3

Пластика

Пра, Лиля, Макс, Сергей и близнецы Берут урок пластического танца. На них глядят два хмурых оборванца, Андрей, Гаврила, Марья и жильцы. Песок и пыль летят во все концы, Зарделась Вера пламенем румянца, И бивол-Макс, принявший вид испанца, Стяжал в толпе за грацию венцы. Сергей – скептичен, Пра – сурова, Лиля, Природной скромности не пересиля, «Ведь я мила?» – допрашивает всех. И, утомясь показывать примеры, Теряет Вера шпильки. Общий смех. Следокопыт же крадет книжку Веры.

4

Француз

Француз – Жульё, но всё ж попал впросак. Чтоб отучить влюбленного француза, Решилась Лиля на позор союза: Макс – Лилин муж: поэт, танцор и маг. Ах! сердца русской не понять никак: Ведь русский муж – тяжелая обуза. Не снес Жульё надежд разбитых груза: «J’irai perior tout seul a Kavardak!» Все в честь Жулья городят вздор на вздоре. Макс с Верою в одеждах лезут в море. Жульё молчит и мрачно крутит ус. А ночью Лиля будит Веру: «Вера, Ведь раз я замужем, он, как француз, Еще останется? Для адюльтера?»