Том 3. Басни, стихотворения, письма

   Так часто добрый селянин,    Простой солдат иль гражданин,   Кой с кем свое сличая состоянье,    Приходят иногда в роптанье. Им можно то ж почти сказать и в оправданье.

Мальчик и червяк

Не льстись предательством ты счастие сыскать! У самых тех всегда в глазах предатель низок, Кто при нужде его не ставит в грех ласкать; И первый завсегда к беде предатель близок. Крестьянина Червяк просил его пустить    В свой сад на лето погостить.   Он обещал вести себя там честно, Не трогая плодов, листочки лишь глодать, И то, которые уж станут увядать. Крестьянин судит: «Как пристанища не дать? Ужли от Червяка в саду мне будет тесно?    Пускай его себе живет. Притом же важного убытку быть не может,    Коль он листочка два-три сгложет». Позволил: и Червяк на дерево ползет; Нашел под веточкой приют от непогод:    Живет без нужды, хоть не пышно,    И про него совсем не слышно. Меж тем уж золотит плоды лучистый Царь, Вот в самом том саду, где также спеть всё стало,   Наливное, сквозное, как янтарь, При солнце яблоко на ветке дозревало. Мальчишка был давно тем яблоком пленен: Из тысячи других его заметил он:    Да доступ к яблоку мудрен.   На яблоню Мальчишка лезть не смеет,   Ее тряхнуть он силы не имеет И, словом, яблоко достать не знает как. Кто ж в краже Мальчику помочь взялся? Червяк. «Послушай», говорит: «я знаю это, точно   Хозяин яблоки велел снимать; Так это яблоко обоим нам непрочно;   Однако ж я берусь его достать, Лишь поделись со мной. Себе ты можешь взять Противу моего хоть вдесятеро боле;    А мне и самой малой доли    На целый станет век глодать». Условье сделано: Мальчишка согласился; Червяк на яблоню — и работа́ть пустился;   Он яблоко в минуту подточил.    Но что ж в награду получил?    Лишь только яблоко упало, И с семечками съел его Мальчишка мой;   А как за долей сполз Червяк долой, То Мальчик Червяка расплющил под пятой: И так ни Червяка, ни яблока не стало.

Похороны

В Египте встарину велось обыкновенье, Когда кого хотят пышнее хоронить, Наемных плакальщиц пускать за гробом выть.   Вот, некогда, на знатном погребенье,   Толпа сих плакальщиц, поднявши вой,   Покойника от жизни скоротечной     В дом провожала вечной      На упокой. Тут странник, думая, что в горести сердечной   То рвется вся покойника родня, «Скажите», говорит: «не рады ли б вы были,    Когда б его вам воскресили? Я Маг; на это есть возможность у меня: Мы заклинания с собой такие носим —    Покойник оживет сейчас».— «Отец! Вскричали все: «обрадуй бедных нас!   Одной лишь милости притом мы просим,     Чтоб суток через пять     Он умер бы опять. В живом в нем не было здесь проку никакова,    Да вряд ли будет и вперед;      А как умрет, То выть по нем наймут нас, верно, снова». Есть много богачей, которых смерть одна     К чему-нибудь годна.

Трудолюбивый медведь

Увидя, что мужик, трудяся над дугами,    Их прибыльно сбывает с рук   (А дуги гнут с терпеньем и не вдруг), Медведь задумал жить такими же трудами.    Пошел по лесу треск и стук,    И слышно за версту проказу.   Орешника, березника и вязу Мой Мишка погубил несметное число,    А не дается ремесло. Вот и́дет к мужику он попросить совета И говорит: «Сосед, что за причина эта?   Деревья-таки я ломать могу,   А не согнул ни одного в дугу.   Скажи, в чем есть тут главное уменье?»    «В том», отвечал сосед:    «Чего в тебе, кум, вовсе нет:       В терпенье».

Сочинитель и разбйник

   В жилище мрачное теней    На суд предстали пред судей    В один и тот же час: Грабитель   (Он по большим дорогам разбивал,    И в петлю, наконец, попал); Другой был славою покрытый Сочинитель: Он тонкий разливал в своих твореньях яд, Вселял безверие, укоренял разврат,    Был, как Сирена, сладкогласен,    И, как Сирена, был опасен.    В аду обряд судебный скор;    Нет проволочек бесполезных:    В минуту сделан приговор.    На страшных двух цепях железных Повешены больших чугунных два котла:    В них виноватых рассадили, Дров под Разбойника большой костер взвалили;    Сама Мегера их зажгла   И развела такой ужасный пламень,   Что трескаться стал в сводах адских камень. Суд к Сочинителю, казалось, был не строг;   Под ним сперва чуть тлелся огонек; Но там, чем далее, тем боле разгорался. Вот веки протекли, огонь не унимался. Уж под Разбойником давно костер погас: Под Сочинителем он злей с часу́ на час.     Не видя облегченья, Писатель, наконец, кричит среди мученья, Что справедливости в богах нимало нет;    Что славой он наполнил свет   И ежели писал немножко вольно,   То слишком уж за то наказан больно; Что он не думал быть Разбойника грешней.   Тут перед ним, во всей красе своей,   С шипящими между волос змеями,    С кровавыми в руках бичами, Из адских трех сестер явилася одна.    «Несчастный!» говорит она:    «Ты ль Провидению пеняешь?   И ты ль с Разбойником себя равняешь?   Перед твоей ничто его вина.    По лютости своей и злости,      Он вреден был,      Пока лишь жил; А ты… уже твои давно истлели кости,    А солнце разу не взойдет, Чтоб новых от тебя не осветило бед. Твоих творений яд не только не слабеет, Но, разливаяся, век-от-веку лютеет. Смотри (тут свет ему узреть она дала),    Смотри на злые все дела И на несчастия, которых ты виною!    Вон дети, стыд своих семей,—   Отчаянье отцов и матерей: Кем ум и сердце в них отравлены? — тобою.   Кто, осмеяв, как детские мечты,    Супружество, начальства, власти, Им причитал в вину людские все напасти И связи общества рвался расторгнуть? — ты. Не ты ли величал безверье просвещеньем? Не ты ль в приманчивый, в прелестный вид облек     И страсти и порок?   И вон опоена твоим ученьем,     Там целая страна       Полна    Убийствами и грабежами,    Раздорами и мятежами И до погибели доведена тобой! В ней каждой капли слез и крови — ты виной. И смел ты на богов хулой вооружиться?    А сколько впредь еще родится    От книг твоих на свете зол! Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!»    Сказала гневная Мегера —   И крышкою захлопнула котел.

Ягненок

Как часто я слыхал такое рассужденье:   «По мне пускай что́ хочешь говорят,   Лишь был бы я в душе не виноват!»    Нет; надобно еще уменье, Коль хочешь в людях ты себя не погубить   И доброю наружность сохранить.   Красавицы! вам знать всего нужнее, Что слава добрая вам лучше всех прикрас,     И что она у вас    Весеннего цветка нежнее. Как часто и душа и совесть в вас чиста, Но лишний взгляд, словцо, одна неосторожность,   Язвить злословью вас дает возможность —    И ваша слава уж не та. Ужели не глядеть? Ужель не улыбаться: Не то я говорю; но только всякий шаг    Вы свой должны обдумать так, Чтоб было не к чему злословью и придраться.     Анюточка, мой друг!   Я для тебя и для твоих подруг Придумал басенку. Пока еще ребенком, Ты вытверди ее; не ныне, так вперед     С нее сберешь ты плод.   Послушай, что случилося с Ягненком.   Поставь свою ты куклу в уголок:    Рассказ мой будет корото́к.      Ягненок сдуру,     Надевши волчью шкуру,    Пошел по стаду в ней гулять:   Ягненок лишь хотел пощеголять;    Но псы, увидевши повесу,   Подумали, что волк пришел из лесу, Вскочили, кинулись к нему, свалили с ног И, прежде нежели опомниться он мог,   Чуть по клочкам его не расхватили. По счастью, пастухи, узнав, его отбили, Но побывать у псов не шутка на зубах:    Бедняжка от такой тревоги   Насилу доволок в овчарню ноги; А там он стал хиреть, потом совсем зачах   И простонал весь век свой без-умолка.   А если бы Ягненок был умен:    И мысли бы боялся он     Похожим быть на волка.

Книга седьмая

Совет мышей

Когда-то вздумалось Мышам себя прославить   И, несмотря на кошек и котов,   Свести с ума всех ключниц, поваров, И славу о своих делах трубить заставить    От погребов до чердаков; А для того Совет назначено составить, В котором заседать лишь тем, у коих хвост     Длиной во весь их рост: Примета у Мышей, что тот, чей хвост длиннее,      Всегда умнее    И расторопнее везде. Умно ли то, теперь мы спрашивать не будем; Притом же об уме мы сами часто судим    По платью, иль по бороде.   Лишь нужно знать, что с общего сужденья Всё длиннохвостых брать назначено в Совет;   У коих же хвоста к несчастью нет, Хотя б лишились их они среди сраженья,   Но так как это знак иль неуменья,      Иль нераденья,    Таких в Совет не принимать, Чтоб из-за них своих хвостов не растерять. Всё дело слажено; повещено собранье,    Как ночь настанет на дворе;    И, наконец, в мушном ларе     Открыто заседанье.    Но лишь позаняли места,   Ан, глядь, сидит тут крыса без хвоста.   Приметя то, седую Мышь толкает     Мышонок молодой    И говорит: «Какой судьбой   Бесхвостая здесь с нами заседает?    И где же делся наш закон? Дай голос, чтоб ее скорее выслать вон. Ты знаешь, как народ бесхвостых наш не любит; И можно ль, чтоб она полезна нам была, Когда и своего хвоста не сберегла? Она не только нас, подполицу всю губит». А Мышь в ответ: «Молчи! всё знаю я сама;    Да эта крыса мне кума».

Мельник

У Мельника вода плотину прососала;    Беда б не велика сначала,    Когда бы руки приложить; Но кстати ль? Мельник мой не думает тужить; А течь день-ото-дня сильнее становится:    Вода так бьет, как из ведра.    «Эй, Мельник, не зевай! Пора,    Пора тебе за ум хватиться!» А Мельник говорит: «Далеко до беды,    Не море надо мне воды, И ею мельница по весь мой век богата».     Он спит, а между тем    Вода бежит, как из ушата.    И вот беда пришла совсем:    Стал жернов, мельница не служит. Хватился Мельник мой: и охает, и тужит,   И думает, как воду уберечь. Вот у плотины он, осматривая течь, Увидел, что к реке пришли напиться куры.   «Негодные!» кричит: «хохлатки, дуры!   Я и без вас воды не знаю где достать; А вы пришли ее здесь вдосталь допивать».     И в них поленом хвать.   Какое ж сделал тем себе подспорье? Без кур и без воды пошел в свое подворье.