Тоска по окраинам
Шрифт:
Потому что в прошлый понедельник, когда она собирала полку со всяким зельеварением – так она про себя называла справочники грибников, травников, народных целителей, – Ольга подошла сзади и ударила ее.
Моя не слышала окрика Ольги – ни первого, ни второго, ни третьего, зарывшись в бесконечных зеленых (почему-то они все обязательно зеленого цвета) книжицах. В зале никого не было, и она задумалась – про всё, что случилось за эти полгода. И про Шныря, и про виадук, и про вечный свой голод, и сухие губы, и пухнущий от французских глаголов лоб… Тогда-то Ольга подошла сзади и шлепнула ее по лопатке – зло, озорно, ощутимо.
Моя подскочила –
– Вы с ума сошли? – воскликнула она. – Не трогайте меня!
Ольга в изумлении приоткрыла рот и подняла руки – сдаюсь!
– Танька! Ты слышала, что она говорит? Не трогайте, говорит, меня!
Не сводя с моей глаз, Ольга отошла в сторону.
– А я ее легонько! Да Томка и Светка на такое даже не реагируют, – Ольга присвистнула. – Неженка! «Не тро-о-о-гайте меня!» – она передразнила мою.
Моя съежилась, почувствовав смутную вину, – и весь оставшийся день старалась больше обычного. Но и Ольга старалась тоже – хоть и подначивала мою остаток смены, денег дала больше обычного. «Я же всегда откупаюсь!»
Но моя всё равно решила: хватит. Что-то проснулось в ней новое.
У нее болела поясница – от тяжестей и, кажется, от постоянного едкого сквозняка. В прошлые выходные она вовсе не выбиралась никуда, и всё пила какой-то порошок с мандариновым запахом, и корчилась на кровати от непонятной болезни. Ногти у нее и правда стали слоиться, и ломались, как больные, в труху. Руки стали суше, обветрились – но, может, это погода, может, это вечная сырость и жар батареи… Ноги зато стали сильнее, толще, пружинистей – от бега туда-сюда по городу и от приседаний в лавке.
Надо же было всему случиться тогда, когда у нее начало получаться!.. И книги она расставляла теперь почти как надо – во всяком случае, Ольга поправляла ее всё реже, и базу заполняла уже почти как Томка – вроде какого-нибудь пятирукого робота… Книги приносили всё больше одни и те же, так что иногда она могла назначать им цену безо всяких раздумий – и Татьяна соглашалась, почти ничего не правила, даже одобрительно головой качала…
Общежитие уже начинало пустеть – самые хитрые уехали домой до сессии, получив зачеты досрочно. Моя одолжила у кого-то второе одеяло – и лежала, закутавшись, и бегала иногда по ледяному полу в туалет; было больно, и холодно, и тряс противный озноб.
«Надо с этим заканчивать», – шептала она, лежа на своей узкой койке.
Хочешь – не хочешь, болит – не болит, а к зачету нужно готовить текст.
Сколько Гаврошу лет? Gavroche a douze ans. [15]
Ou Gavroche habite-il? [16] В Париже, a Paris.
Где ночует Гаврош, где он loget [17] ? В слоне, dans l’elephant [18] .
15
Гаврошу двенадцать лет. (фр.)
16
Где живет Гаврош? (фр.)
17
Размещается. (фр.)
18
В
слоне. (фр.)И дальше надо было рассказать про слона Бастилии, которого построил Наполеон, чтобы славить себя, – «Napoleon complex». Про то, как нарядный слон, будущий фонтан, стал совсем не праздничным, убогим, как раскис под дождями, как в нем завелись крысы и стали ночевать беспризорники. Но хорошо все-таки, что был Наполеон и его комплекс, что беспризорникам все-таки было где ночевать, где зажигать огарок свечи и питаться объедками. Я с ужасом думаю о нас – где будем ночевать мы однажды, если не успеем на электричку, если упустим метро, потеряем единственный ключ…
Внезапно тренькнул телефон. Пришло смс от Шныря. Набрав побольше воздуха в легкие, моя быстро открыла сообщение – как в ледяную воду нырнула. Что, интересно, она ненавидит больше – французские глаголы или его?
«Твои колготки и топ у меня. Могу передать у метро или выкидываю сейчас. P.S. В этот раз ты превзошла саму себя, аплодирую стоя. Несчастная, жалкая истеричка))»
Моя как-то жалобно хмыкнула и поникла, снова и снова перечитывая сообщение. Потом забарабанила обломанными ногтями: «Заберу завтра. Приеду в первой половине дня».
Написала еще что-то, задумалась, стерла… Написала еще – и стерла опять. И, наконец, отправила как есть – безо всяких добавлений.
Утром мы приехали к Шнырю – и даже не опоздали; ради такого мы даже встали пораньше (на пары она никогда не встает заранее). Ей нравилось, наверное, играть в эту игру с обновлением – и Шнырю она тут же, прямо сейчас, в тот же день хотела показать, как похорошела без него, за всего-то одну-единственную ночь. Носочки надела беленькие, соорудила какую-то прическу с крысиным хвостом. Надушилась чем-то с приторным запахом и долго щипала подглазья – чтоб ушли мешки от вчерашнего рева.
Мы ехали в метро, и ее чуть потряхивало. На «Площади Александра Невского» стало совсем худо – она буквально дрожала от страха и чего-то еще, похожего на сильную ярость. Ярость придавала ей сил. И всю дорогу до дома Шныря – мимо уродливой, обшитой сайдингом церкви, мимо стадиона, салонов сотовой связи, низеньких домиков, автомобильных развязок и супермаркетов с запахом тухлой картошки, – всю дорогу она что-то пришептывала. Готовила, значит, прощальную речь. Бровки делала домиком. Очень смешно.
Шнырь сидел на диване в растянутой майке. Он разбирал свою стеклянную трубочку с паром и тряс над ней какими-то каплями из стоявшего рядом пузырька. Моя разулась, размотала зачем-то свой шарф. Повисло тяжелое молчание.
– Ну и? – сказал Шнырь, когда моя опустилась на стул рядом с диваном. Как арестованная. – Что расскажешь?
Моя пожала плечами.
– Ты отдашь мои вещи или как?
– О, конечно. – Шнырь кивнул и потянулся к другому концу дивана, где на батарее висел тканевый черный ком. Взял его брезгливо, двумя пальцами, – и кинул. Ком опустился прямо мне на нос.
– Спасибо, – зачем-то сказала она, запихивая ком внутрь.
Шнырь ничего не ответил, вернувшись к своей стеклянной трубочке. Моя тоже молчала, оглядывая его комнату. Наверное, опять думает, что видит это место в последний раз. Не надоело ли ей?
– Вот смотри. – Шнырь пошевелил пальцами ноги. – Работаешь ты непонятно кем, за сто рублей в час… Поэтому достойных мужчин мы отметаем сразу. Студентики твои – я посмотрел на них – все либо пидоры, – он с наслаждением потянул фразу, – либо ушлепки. Если ты бросаешь меня ради кого-то из них – ну, поздравляю. Идешь на понижение, подруга.