Тот, кто должен

– Ого! – Ленка усмехнулась. – Это только от очень сильной любви может быть.

Они помолчали. Мих дожевал кашу, вымыл тарелку, прислонился к стене у мойки. Уходить не хотелось.

– А маму ты любишь? – спросила вдруг Ленка.

– Наверное. Ну да, – он кивнул.

– Мне кажется, если бы твоя мама – ну, вдруг – бросила работу и стала пить… уходить из дому, бухать с бомжами, уезжать электричками, потом возвращаться, выносить из дому вещи и пропивать, ходила бы грязная, растрепанная, ты бы не любил ее.

Мих подошел к окну. Внизу тетя Зина снимала с веревки простыни. Мальчишки катались во дворе на велосипедах. На лавочке мужики рубились в домино. Николаша из первого подъезда громко кричал «рыба!» – слышно было до восьмого этажа.

– Это было бы очень тяжело, – ответил он.

– А сейчас ее любить легко?

– Сейчас легче.

– То есть тогда бы ты не любил? Просто за то, что она твоя мать?

– Нет.

– Рыба! – снова хлопнул Николаша.

Окна дома напротив горели отражением заката, но только со стороны школы – тихой и закрытой на лето. Солнце падало куда-то – за их многоэтажку, и видно его уже не было…

– Сколько лет мы прожили в этом дворе, Лен, а мужики все те же играют в домино.

– Мужики те же, а дети другие. Когда иду вечером с работы, мне всегда кажется, что среди этих мальчишек ты – гоняешь на велике, с разбитыми коленками. Окликнешь меня – а я тетка тридцати двух лет, с сумкой с поддельными котлетами…

Мих обернулся к ней.

– Не плачь, Ленк, не вздумай. Вредно это для Майкла.

Она заулыбалась и снова всхлипнула.

– Иди, ладно. Я журнал твой читать буду.

– Там и фота есть, – Мих развернул журнал и ткнул пальцем в свою фотографию.

– Красивый ты тут. И в очках тебе хорошо. А очки чьи?

– Лешки-дизайнера.

– Здорово получилось. Серьезный такой. Светило психологии.

– И «не заметно, что маленького роста»?

– Да ты и не маленького роста, – Ленка пожала плечами. – Дура какая-то сказала, наверно, трехметровый мутант.

Он засмеялся, чмокнул Ленку в голову.

– Ок, пошел я. С мамой поговорить надо.

– Да-да, поговори как-то. Она очень печальной кажется.

– Это из-за дела Фитюка.

– Ааа, может.

Ленка закрыла за ним дверь, и замок щелкнул точно так же, как в детстве, когда вечером Мих бежал вприпрыжку с восьмого на четвертый – «купаться и спать».

24. ДЕЛО ФИТЮКА

В обжитых семейных гнездах все пропитано одним запахом. У некоторых это запах табака, или еще хуже – чеснока, или просто запах лакированного паркета. В квартире Миха – это запах корвалола. Нервы – корвалол, бессонница – корвалол, споры – корвалол. Этот отвратительный запах лезет из щели под дверью Тамары Васильевны в щель под его дверью, неумолимо напоминая об одном и том же: все неспокойно, конфликт, непонимание, неразрешимые противоречия, отчуждение. Въедливый запах затягивает в петлю беспросветной тоски. Не хочется бывать дома.

Журнал так и остался на тумбочке в прихожей. Маму не интересует его новая работа, потому что он бросил ту, на которую она его устроила «по знакомству», с таким трудом. А он перечеркнул все ее усилия, как и тогда, когда отказался стать юристом и продолжить ее дело.

Дети – копилка нереализованных родительских желаний, надежды, положенные на депозит. Он был бы успешнее, он был бы талантливее, чем она. Она передала бы ему самое ценное – опыт. А теперь вынуждена натаскивать посторонних людей – наемных сотрудников, чужих детей, и ждать от них помощи и поддержки, пока ее сын занимается ерундой, развлечениями, журналами.

Пусть другие это прощают. В других семьях нет «своего» дела, нет «своего» офиса, нет «своей» практики, но в их семье все это есть, даже если нет самой семьи. Она не может посоветоваться с ним, не может даже ничего рассказать о делах – у Миха всегда отсутствующее выражение лица.

Он отсутствует. Даже когда он дома – его нет. Он улыбается вежливо и не слышит ее. Делает над собой усилие – прислушивается – и отвечает невпопад. Ему с ней не интересно. Ему интересно с Ленкой, с компьютером, со Славкой. Ему даже стало интересно на работе, а наедине с ней – нет. Он уже давным-давно ее изучил, она ничем не может его удивить.

Входит к ней только затем, чтобы попросить машину. Разговор об автомобиле – давняя проблема, которую они так и не решили. Однажды попросил денег на авто – она отказала. Потом предложила сама – он отказался. Потом предложила свою старую машину – он снова отказался, хотя водит хорошо, ловко, и ему нравится быть за рулем. Просто посчитал, что она упрекнула его низкой зарплатой, мол, был бы адвокатом, получал бы в десятки раз больше.

Он неудачник. Ее сын неудачник. Сын, который должен был быть успешнее и талантливее ее. Сложно уважать его, сложно одобрять, когда каждый день в офисе мелькают ребята совсем другого склада – хваткие, юркие, с горящими глазами, с быстрыми жестами. Это не ее отвлеченный, всегда чем-то огорченный, всегда задумчивый, плавный Мих.

Мих… Мих – это отец его так называл. Даже маленького – Мих. Он и похож на отца – упрямый в своей отвлеченности, самодостаточный в своей замкнутости, практичности ни на грош…

– Это твой ребенок?! Она от тебя беременна?! – Тамара Васильевна едва дождалась его от Ленки, чтобы накинуться с вопросами. – Твой?

– Почему тебя это волнует?

Раньше не видела эту Ленку близко, не замечала, что у нее уже такой живот. Живет одна, неизвестно, кого водит, а ребенка навесит на ее сына – по-соседски.

– Я должна это знать!

– Не должна.

Отрезал и все. Никаких объяснений. Объяснять ему неинтересно.