Три лилии Бурбонов

– Будучи хозяйкой в своих владениях, я свободна действовать по собственному разумению и могу решить сама, какая партия мне может быть более полезной: короля или отца-иезуита! – написала она также маркизу Сен-Морисо.

В гневе, по словам д’Эмери, она была готова «отказаться от всего французского» и даже изгнать своих немногих французских слуг. Но Ришельё продолжал настаивать, и Филиппо д’Алье, выступавший за союз с Францией, тоже.

– Ваши министры должны обладасть двумя качествами: первое - это любить Вас и Ваших детей, а второе – служить Вашим братьям! – напоследок обозначил свою позицию фаворит Кристины, прежде чем удалиться в Казале, где савойские войска встали на зимние квартиры.

14 декабря в Турин вернулся Лодовико д’Альё, который, желая решить дело миром, предложил регентше назанчить Моно епископом Женевским. Но королевская мадам колебалась, хотя и написала с иронией одному из друзей Филиппо д’Альё:

– Барон, если тебе придётся призвать святую Кристину, не смей обращаться к святому Игнатию (основатель ордена иезуитов)!

Тем временем Моно не дремал и передал Кристине предложение Леганеса: испанцы будут сохранять нейтралитет, если французы уйдут из Савойи. Вскоре Филиппо д’Альё сообщил д’Эмери, что регентша собирается отправить в Париж своего посла, который должен выступить в защиту иезуита. Кроме того, она попросила своего фаворита посодействовать этой миссии, однако тот наотрез отказался. Тем не менее, Кристина написала Ришельё, что не может отказаться от «такого хорошего и старого слуги», как Моно. После чего вызвала к себе д’Эмери и начала обвинять его в том, что это он возбудил всеобщее недовольство против иезуита. Тем временем Ришельё в Париже довёл до сведения её посланника, что союз с Францией может быть сохранён только ценой изгнания Моно. 22 февраля 1638 года на засединии Государственного совета в Турине иезуит потерпел поражение, когда предложил принять план Леганеса.

– …он понял, что час поражения пробил, - написал с торжеством д’Эмери кардиналу. – И похож на человека, которого облаяли.

Тогда Моно попросил разрешения удалиться в иезуитсткий колледж в Турине или в свой загородный дом в Кунео. Со слезами на глазах регентша в конце февраля приказала ему ехать в Кунео.

– Чтобы доставить Вам удовольствие, - сообщила она спустя два дня Ришельё, - я согласилась лишиться самого старого слуги, который был у меня среди всех моих подданных…

Прежде, чем отправиться в изгнание, иезуит «в сапогах» наветил Филиппо д’Альё, чтобы дать ему дружеский совет: никогда не посещать Францию. Неизвестно, как воспринял его совет граф, но слова Моно оказались пророческими.

Что же касается д’Эмери, то теперь он приступил ко второй части своего плана, о чём написал Ришельё ещё 24 февраля:

– Я очень близок к завершению двух наиболее важных дел, которые у нас есть при этом дворе: первое – это отстранение отца Моно, второе – продолжение мирного договора.

Чтобы убедить Кристину продлить Риволийский договор с Францией, посол выступил со специальной речью перед Государственным советом. Однако советники регентши попросили время, желая обдумать его предложения. Но в тот день, когда д’Эмери должен был узнать решение Совета, пришла весть о вторжении испанцев.

После смерти Виктора Амадея I маркиз Леганес, видя, что мирные переговоры с регентшей ни к чему не ведут, решил возобновить военные действия. Ещё в 1635 году французы построили крепость Верчелли в Пьемонте и захватили крепость Бреме в Ломбардии. Теперь же, весной 1638 года, испанский полководец решил отобрать их. Он начал с Бреме, достаточно сильной крепости с многочисленным гарнизоном. Командующий французской армией маршал де Креки попытался снять осаду, но был убит случайным выстрелом 17 марта. Спустя неделю французский гарнизон капитулировал. За поспешную сдачу крепости комендант был приговорён к смерти, а на замену Креки был отправлен кардинал ла Валетт, любимец Ришельё и один из тех прелатов, которые больше прославили своё имя на полях сражений, чем на церковной ниве. Чтобы армия оставалась боеспособной до прибытия своего нового главнокомандующего, д’Эмери, вспомнив свою прежнюю профессию военного интенданта, беспрестанно снабжал её боеприпасами. Однако его энергичная деятельность вызвала едкие шутки со стороны Кристины, которая написала своему секретарю Сен-Томасо:

– Д’Эмери находится в Казале и, по-видимому, хочет стать генералом армии, хотя знает об этом деле меньше меня, к тому же, его рвение приводит к ещё большему беспорядку из-за его желания настаивать на своём без всякого основания… Мне придётся запастись большим терпением, чтобы противостоять его несдержанности, так как он постоянно рвётся в бой. Мы не намерены терять наших людей, а затем и наше положение.

В марте Мария Гонзага, регентша при своём малолетнем сыне Карле II, герцоге Мантуанском, подписала договор с испанцами о передаче им Монферрато вместе со столицей Казале, но французы, всё ещё находившиеся там, арестовали савойского коменданта, чтобы он не сдал крепость. Испанский министр Оливарес был взбешён и отдал распоряжение своим войскам занять Монферрато, что вызвало панику у Кристины.

После прибытия ла Валетта д’Эмери, наконец, вспомнил о том, что он посол, и вернулся в Турин, где узнал, что Совет выступает против договора с Францией. Филиппо д’Алье признался ему, что по настоянию любовницы он через епископа Альбы вёл переговоры с Леганесом.

6 мая в Савойю прибыл Ришельё. Но вместо того, чтобы идти с армией на встречу с испанцами, он должен был договариваться с Кристиной о продлении военного союза. Королевская мадам отчаянно торговалась, не желая называть вещи своими именами – что союз направлен против Испании. Напрасно Филиппо д’Алье и его дядя пытались уговорить её поставить подпись под документом. Как известно, маркиз Леганес тоже сделал регентше интересные предложения, но он по определению не мог предложить ей больше, чем французы, не обидев своих союзников, её деверьёв. Ришельё, в свой черёд, попытался договориться с Томасом, но тот предпочёл союз с Испанией. Тем временем Леганес 26 мая осадил Верчелли, но командующий французской армией ла Валетт не спешил на помощь крепости. Вместо этого он шантажировал королевскую мадам, заставляя её уступить Ришельё и угрожая в противном случае оставить Пьемонт во власти её врагов.

Только 3 июня 1638 года Кристина, напуганная действиями испанцев в Монферрато и Пьемонте, подписала документ о военном союзе с Францией, подтвердив договор Риволи. Король пообещал взять под свою защиту сестру, её детей и государство и не требовать от неё возмещения военных расходов. Регентша лишь должна была выставить три тысячи пехотинцев и тысячу кавалеристов. Оскорблённая «бесчинствами» Леганеса, она собственноручно, одетая во вдовьи одежды, выезжала на фронт, чтобы вдохновить солдат в сопровождении Гвидо Вильи, генерала от кавалерии, и маркиза Пьянеццы, командовавшего пехотой. Кристина особо благоволила к феррарцу Вилье, «лучшему наезднику Италии», женатому на утончённой и умной пьемонтской аристократке и имевшему от неё взрослого сына Гирона, повсюду сопровождавшего отца.

К этому времени её отношения с д’Эмери окончательно испортились, о чём свидетельствует её письмо к Сен-Морисо в Париж от 8 июня:

– Каждый день мы больше, чем когда-либо, страдаем из-за злых намерений господина д'Эмери…

Далее она объяснила, что тайно отправила в Милан своих шпионов отца Ровиду и рыцаря Монделлу, «потому что скорее хотела узнать… замыслы моих деверьёв, чем…иметь дело с испанцами». Но д’Эмери «приказал схватить шевалье Монделлу…и забрал у него письма, а этого человека он либо убил, либо посадил в тюрьму в Казале». В конце она заключает:

– …в руках д’Эмери всё превращается в яд.

Тем не менее, невзирая на многочисленные жалобы Кристины, Ришельё не торопился отзывать своего посла. Однако сам д’Эмери уже подумывал об отставке из-за пошатнувшегося здоровья и окружающей его враждебной обстановки в Савойе, особенно со стороны Кристины.

– Чем больше он старался изучить и понять её, - пишет Габриэль де Мун, - тем больше герцогиня Савойская оставалась для него загадкой; привязанности, как и ненависть Марии Кристины, казались ему лишёнными чувств…

Когда франко-савойская армия прибыла под Верчелли, то первое, что сделала, это 19 июня переправила подкрепление в 2 000 человек в осаждённый город. Они вошли туда под покровом ночи, пока маркиз Пьянецца атаковал испанцев с 1 500 солдат. После чего французы установили батарею из шестнадцати орудий, чтобы обстреливать позиции врага. Но тут ла Валетт узнал, что в Новару прибыл корпус австрийцев и решил отступить, чтобы не получить удар в спину. А 6 июля, после сорокадневной осады губернатор города повёл 3 500 человек, включая больных и раненых, с их оружием, багажом и тремя пушками к расположению французской армии. Испанские, итальянские и французские источники по-разному оценили эту капитуляцию. Испанцы считали её результатом мудрого командования маркиза Леганеса. Итальянцы – почётной капитуляцией после героического сопротивления из-за нехватки пороха и продовольствия. Французы же считали, что итальянцы ещё имели возможности для сопротивления и обвиняли губернатора в предательстве. Потеря Верчелли стала серьёзным ударом по репутации ла Валетта. Не отличавшийся скромностью маркиз Леганес так докладывал королю Филиппу IV о победе: