Триумф поражения
Шрифт:
Марго встает и, кивнув с достоинством, идет на выход. У двери она останавливается и говорит:
— Просто, если из невесты вы, по собственному желанию, так и не станете женой, вспомните о нашем разговоре и о том, чему вы помешали.
— А если я влюблена и мечтаю стать женой Холо… Александра Юрьевича? — не выдерживаю я. — Если это брак по любви?
Марго грустно усмехается и перед тем, как выйти, говорит:
— Главное, чтобы вы сами в это верили.
Через полчаса неожиданно начинается сильный дождь и заставляет меня встать и подойти к окну. Всё это время я просидела в кресле, реально
Почему-то быстро запотевают окна моего кабинета, и я прикладываю ладони к влажному стеклу. Потом вожу пальцем по отпечатку ладошки, приговаривая:
Сорока-ворона
Кашу варила,
Детей кормила,
Этому дала,
Этому дала,
— А ты где был?
Дров не рубил,
Печку не топил,
Кашу не варил,
Позже всех приходил.
— Хочешь туда, где надо рубить дрова, топить печь и варить кашу? — раздается голос Холодильника, и я медленно оборачиваюсь к Хозяину, стоящему в дверях моего кабинета. В его глазах плещется волнение и еще какая-то эмоция, которую я не могу распознать. Мой идентификатор сломался, и я не хочу его чинить.
— Есть такое место? — спрашиваю я.
— И оно тебе обязательно понравится, — уверяет меня Холодильник, делая шаг ко мне и провоцируя мои мурашки.
— Прошу прощения, Александр Юрьевич! — после тихого стука в кабинет заходит Римма Викторовна. — Только что был звонок от Кристины Олеговны. Она подъедет через полчаса, максимум минут через сорок, и просила передать, что ваша договоренность остается в силе.
Глава 40. Теория "восточного экспресса"
Я люблю врагов, хотя не по-христиански.
Они меня забавляют, волнуют мне кровь.
Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд,
значение каждого слова, угадывать намерения,
разрушать заговоры, притворяться обманутым,
и вдруг одним толчком опрокинуть
все огромное и многотрудное здание
их хитростей и замыслов, -
вот что я называю жизнью.
Михаил Лермонтов "Герой нашего времени"
— Всё в порядке? — спрашивает меня Холодильник, стремительно сокращая расстояние между нами. — Марго тебя не обидела?
— Нет. Не обидела, — откровенно говорю я. — Натолкнула на пару мыслей…
— Можно узнать, на какие? — Холодильник берет меня за локти и слегка притягивает к себе.
— Она хотела выяснить, что я знаю про Машу, — рассказываю я, уставившись на узел его серого галстука. — И сообщила, что вы… ты со Светланой должны были удочерить девочку.
— Да, — мягко говорит Холодильник, сокращая расстояние между нами еще на пару сантиметров. — В просьбе Кострова и его дочери я сначала увидел только горячее желание помочь одинокому ребенку, отец которого не в состоянии позаботиться даже о самом себе.
— Маша знает, что ты мог бы стать ее отцом? — нервно спрашиваю я, последними усилиями не давая себя обнять.
— Я с ребенком об этом не говорил. Не думаю, что и Костровы это сделали. Они любят Машу, — Холодильник, наконец, подавляет мое тихое сопротивление и прижимает к своей груди.
Размеренно, сильно бьется его сердце. Мое же колотится быстро-быстро, больно стучит о ребра. Несколько минут
Холодильник меня не отпускает и ничего не говорит. Мое сердце постепенно замедляет бег, и его биение синхронизируется с сердечным ритмом Холодильника. И это удивительно, потому что сразу меня накрывает пологом спокойствия и абсолютной тишины.Одна теплая мужская рука перемещается на мой затылок, другая на шею. Холодильник отрывает мое лицо от своей груди и целует меня в губы, сначала легко, как-то лепестково (вот! уже слова изобретаю), потом всё сильнее и глубже. И вот уже ничего в этом мире больше не существует, только его и мои губы. Я позволяю себя целовать без сопротивления. Меня начинает потряхивать от какого-то несовершенства происходящего, оно похоже на блюдо для гурмана, в которое забыли добавить очень важный ингредиент. Проблему понимаю, чувствую, но сформулировать не могу. И вдруг это делает Холодильник, который перестает меня целовать и говорит:
— Ты ни разу не ответила ни на один мой поцелуй. Почему? Я не чувствую, что они тебе неприятны. Или я ошибаюсь?
Делаю глубокий вздох и прямо отвечаю на вызов:
— Я эмоционально отстаю от событий. Катастрофически отстаю. Не торопи меня, Саша!
Холодильник непроизвольно улыбается, слыша свое имя, и вдруг гладит меня по голове, как маленькую девочку, нуждающуюся в утешении:
— Ты лишена притворства или великий мастер скрывать свои эмоции? Не могу понять. Меня бросает от одной версии к другой.
Пожимаю плечами, чистосердечно отвечая на второй вызов:
— Я не знаю. Сама не знаю. Прости…
Холодильник на секунду дает мне увидеть в своих глазах разочарование, потом прячет его, заменяя чем-то теплым, участливым.
— Пойдем в мой кабинет, я тебе что-то покажу.
Он берет меня за руку и ведет к себе. В кабинете Холодильника накрыт чайный столик на двоих.
— Ты не стала есть десерт в ресторане Матвея, — лукаво напоминает мне Холодильник. — Павел Денисович очень обрадовался этому и приготовил для нас полдник.
— Ты уверен, что это на двоих? — пораженно спрашиваю я, распахнув глаза и открыв рот.
— Павел Денисович сказал, что это Ниночке и вам, Александр Юрьевич, — дурачится Холодильник. — Разве это много? Банановое парфе, мандариновая панна-котта, лимонный кекс, японское рисовое мороженое. И я забыл, как называется это…
Холодильник показывает на овальное блюдо, на котором на кремово-белой пирамиде лежит горстка свежей малины.
— Это итальянский десерт «Семифредо». Здесь только сливки, яйца, сахар, ваниль и малина, — смеюсь я. — Раньше это был мой любимый десерт.
— Раньше? — поднимает брови Холодильник, зеркаля мою улыбку.
— Пока Павел Денисович не угостил меня тортом "Нина". Он изобрел его прошлым летом на мое двадцатипятилетие, — весело объясняю я, садясь за столик. — За него я готова на многое.
— Правда? — хрипло спрашивает Холодильник. — Я заставлю его печь этот торт каждый день — у меня есть несколько несбыточных желаний.
— Неа! — хихикаю я, отправляя в рот ложечку итальянского десерта. — Это так не работает. Торт можно печь только на мой день рождения. Павел Денисович поклялся на "Книге о вкусной и здоровой пище" издания Наркомпищепрома 1939 года.