Триумф поражения

— Дед! — почти мольба.

— Внук! — почти крик.

Вскоре дед уходит, нагло подмигнув и попрощавшись с нами до утра. И в доме наступает тишина, тревожная и какая-то тяжелая.

— Нина! — Холодильник внимательно смотрит на меня с другого конца стола и оправдывается. — Мой дед — человек импульсивный и не поддающийся влиянию. Еще он твердо уверен в том, что обладает великолепным чувством юмора. Если он тебя каким-то словом обидел, то прошу за него прощения. Он сам, к сожалению, никогда не попросит.

— Что ты! — смущаюсь я. — Всё в полном порядке! Мы, правда, пойдем жарить рыбу на пруд?

— Правда! — Холодильник встает из-за стола и, усмехаясь, говорит. — Должен же я утереть нос Матвею. Моя рыба лучше.

— Ты будешь ее ловить? — наивно спрашиваю я, обрадовавшись, что мы идем на рыбалку.

Холодильник смеется, но не обидно, а как-то ласково:

— Нет. На рыбалку мы не пойдем. Жарить я буду морскую рыбу.

Открытая беседка оказывается очень большой, с высокой крышей, вытянутым овальным столом, плетеными креслами и мощным угольным грилем. В течение получаса я наблюдаю за тем, как умело, несуетливо и просто красиво готовит Холодильник. Как ловко он чистит рыбу, быстро режет овощи. Я сижу в кресле и кутаюсь в большой теплый плед, развлекая Холодильника рассказами о своих первых проектах.

— Мы делали праздник для заслуженной спортсменки, которая пишет стихи и песни, по фамилии Козакова. Димка все перепутал и приготовил вместе с ее студентами, а она преподавала в институте физкультуры, литературный монтаж на стихи известной современной поэтессы Риммы Казаковой "Быть женщиной", рассказываю я Холодильнику, который натирает рыбу божественно пахнущей смесью специй. — Я проворонила этот момент и на генеральном прогоне номеров пришла в ужас! Сначала студенты проникновенно говорили о том, какой чудесный человек их преподаватель, а потом хвалили ее стихотворение о женщине и читали его пафосно и надрывно, словно выступали на съезде компартии.

Быть женщиной — что это значит?

Какою тайною владеть?

Вот женщина. Но ты незрячий.

Тебе ее не разглядеть.

— Что ты хочешь? — сказал мне тогда Димка. — Спортсмены. Они, знаешь, как долго текст учили! Нет! Им новый не выучить! Придумай что-нибудь!

И если женщина приходит,

себе единственно верна,

она приходит — как проходит

чума, блокада и война.

— Прекрасные слова! Подписываюсь под каждым! — прерывает мой рассказ Холодильник. — Чума, блокада и война… Так что ты придумала?

— Ничего особенного, — пожимаю я плечами. — Убрала слова об авторстве Козаковой и придумала новые слова о ее любви к стихам Казаковой.

— А если бы она их не любила? — насмешливо спрашивает Холодильник.

— А я не стала рисковать. Я ей позвонила и рассказала всю историю как анекдот. Она долго смеялась, поделилась тем, что с тех пор, как начала писать и публиковаться, такая путаница уже случалась. Так что всё обошлось! Но читали студенты-физкультурники ужасно! Никак не могли поймать нужную интонацию.

— А как заканчиваются эти стихи? — Холодильник кладет на мою тарелку готовую рыбу.

Но если женщина уходит,

побито голову неся,

то все равно с собой уводит

бесповоротно все и вся.

И ты, тот, истинный, тот, лучший,

ты тоже — там, в том далеке,

зажат, как бесполезный ключик,

в ее печальном кулачке.

— Грустно, — констатирует Холодильник. — А как же счастливая любовь? Она же бывает?

— Бывает! — оптимистично отвечаю я и тянусь к рыбе.

— Позволь тебе представить! Сибас с маслинами, каперсами и лимоном! Заметь! Маслины сорта каламата! — Холодильник садится напротив меня и, замерев, ждет моего приговора.

— Это… это… лучше, чем… — я не заканчиваю свое предложение, потому что лихорадочно подбираю слово. Любимое выражение Ленки "Это лучше, чем секс" сейчас мне катастрофически не подходит.

— Чем что? — спрашивает Холодильник, потемневшими глазами глядя на мою нижнюю губу, которую я только что непроизвольно облизала.

— Чем дорада Матвея! — наконец, нахожу я нужное сравнение.

— Так и должно было быть, — совершенно серьезно, без улыбки, констатирует Холодильник. — Еще на десертах он меня может попытаться опередить. Именно, только попытаться! То на рыбе и мясе, увы… Что он делает лучше, так это супы! Терпеть не могу их готовить!

— А как же сегодняшний борщ? — не верю я.

— Это страшный секрет! Но борщ делал дед! В русской печи. Чтобы такой борщ сделать, нужно время. Он его несколько часов в печи томил. Я бы просто не успел, — сознается шепотом Холодильник.

— У тебя интересный дед. Оригинальный такой… Сколько ему лет? — с любопытством спрашиваю я.

— Семьдесят девять. Первого июня ему восемьдесят, — говорит Холодильник. — Может, ему праздник в нашем агентстве заказать? Возьмешься?

— Не знаю… — теряюсь я. — Захочет ли он? Справимся ли мы?

— Не волнуйся! Я пошутил! Дед ни за что не захочет! — смеется Холодильник, подкладывая на мою тарелку овощи. — Он гордится тем, что живет отшельником. В город ездит редко. Продукты привозим мы с отцом.

— А бабушка у тебя была? — спрашиваю я и только потом понимаю, что вопрос неделикатный.

— Бабушка? Была, — Холодильник не сердится и не удивляется моему вопросу. — Она умерла, когда мой отец еще в школу ходил. Так что я ее никогда не видел, и бабушкой в полном смысле она стать и не успела.

— Жаль! — вздыхаю я и быстро переключаюсь на другую тему, выбрав еще один дурацкий двусмысленный вопрос. — А почему мы остались ночевать?

Двусмысленность вопроса я понимаю не сразу, а только тогда, когда Холодильник отвечает:

— У меня самого есть несколько версий. Первые десять тебе не понравятся. Они одинаково безнадежные. Запасная звучит прилично и убедительно: ты боялась, что наши отношения развиваются для тебя слишком быстро. Ты даже сказала "катастрофически быстро". Вот я и решил их притормозить, замедлить…

— И поэтому мы остались одни в большом доме на краю поселка на всю ночь? — дух противоречия подбросил мне этот вопрос и напитал его горьким сарказмом.

— Одни мы остались из-за детской вредности моего деда, — возражает Холодильник. — Я ничего не подстраивал. Повторюсь, я дождусь, чтобы ты пришла ко мне сама.