Триумф поражения

Гнев бросает меня на амбразуру. Очень хочется вцепиться ему в лицо. Но я терплю. Своей цели я уже добилась — увела разговор в сторону. Но следующие слова Холодильника возвращают нас к тому, с чего мы и начали.

— Тогда ведите себя соответственно собственным словам! — рявкает Александр Юрьевич. — Не создавайте у меня впечатление, что вы не прочь…

— Я уже дважды извинилась! — почти визжу я. — Всё объяснила. Мы сговорились на том, что будем выстраивать деловые отношения…

— И для скрепления этого договора вы явились ночью в мой кабинет в ночнушке и халате? — скептически спрашивает Холодильник и тут же добивает. — И поцелуи мои принимали, разомлев на моих коленях. Вы с собой сначала договоритесь, госпожа Симонова-Райская!

Вот он как всё вывернул! Мастер! От злости и негодования меня трясет в буквальном смысле этого слова.

— А мне кажется, всё дело в том, что я первая и единственная особа женского пола, которая не считает вас неотразимым мужчиной! — я чрезвычайно довольна собой.

— Вы — единственная особа, переворачивающая с ног на голову даже базовую логику! — кричит на меня Холодильник. И крик его музыкой растекается по моим венам. Это мое пространство по умолчанию.

— Прекрасно! Договорились! — пафосно говорю я. — Теперь, надеюсь, ни у кого из нас не осталось никаких сомнений по поводу возможного сценария развития наших отношений?

— Мне все предельно ясно! — чеканит слова Холодильник, включая режим заморозки. — Мужчины не выживут возле вас в радиусе ближе полукилометра. Это безжизненный ядовитый круг, в котором отравляется всё живое.

— Неправда! — обида захлестывает меня горячей волной. — Просто мне это не надо. Когда я встречу того, кого выберу, я всё буду решать сама.

— Вы не проживете рядом с нормальным мужчиной больше суток! — выносит вердикт Холодильник, направляясь к лифту. — И ему не выжить, если он не обвешается чесноком и не запасется осиновым колом и серебряной пулей.

Глухое, рвущееся наружу бешенство заставляет меня выкрикнуть вслед противному мужчине очевидную глупость:

— Василий второй год живет со мной и не жалуется!

— Ты прикрылась Василием?! — хохочет в трубку Ленка. — Что будешь говорить, когда он узнает, кто такой Василий?

— А как он узнает? — ворчу я. — Василий ему не скажет.

Долго не могу заснуть от перевозбуждения, ругая себя за то, что в свои сложные и запутанные отношения с Хозяином приплела ни в чем не повинного паука-птицелова.

Следующие две недели проходят на удивление спокойно. Александр Юрьевич появляется в агентстве всего три раза, увидев меня, вежливо здоровается. Не вызывает с отчетами, не просит почитать сценарии, не приводит новых клиентов.

Затишье благотворно сказывается на моем настроении и работоспособности. Замечательно проходят два детских праздника. Один из них для Сашеньки, чудесного мальчика-инвалида детства. Его праздник из нашей благотворительной программы, которую начал еще Юрий Александрович, подключившись к работе одного из фондов помощи детям.

Сашенька создает удивительные рисунки большими пальчиками своих больных ножек. Ручек у него нет. Совсем. Мы обыграли героев его рисунков, сшив волонтерам костюмы по эскизам мальчика. Волонтеры разыграли юмористический спектакль на основе любимых детских стихов поэтов самых разных исторических эпох. Сам Петровский, сразу согласившись помочь в реализации этого проекта, сыграл нам на музыкальных инструментах множество веселых композиций.

Утомило только телевидение. Ни я, ни мой помощник Димка не справлялись с напором тележурналиста Захара Синицына, сующего свой нос везде и всюду. Поэтому и подготовка к празднику, и сам праздник для меня были подпорчены его навязчивым присутствием. Захар постоянно находился рядом, буквально дышал в затылок — и это не метафора. Ходил за мной по пятам, задавал сотни ненужных вопросов.

— Мы оговорили круг ваших вопросов с пресс-службой Климова, — вежливо напоминала я время от времени, но это мало помогало.

Можно было, конечно, пожаловаться Павле Борисовне, которая быстренько выставила бы съемочную группу, нарушающую договоренности, из агентства. Но тогда праздник остался бы без освещения на телевидении, а мне и всем нам было важно показать Сашеньку и его работы как можно большему количеству людей.

— Захар! Вам не надо сюда. Это женская гримерная, — аккуратно удерживает Захара нервничающий Димка, когда я скрываюсь от назойливого журналиста в комнатке, где переодеваются и гримируются волонтеры — наша массовка.

Студентка театрального училища Полиночка Треухова приклеивает себе длинные накладные ресницы, голубые и блестящие. В голову приходит освежающая мысль:

— Полиночка! — обращаюсь я к девушке. — У меня много работы. Могу я поручить вам тележурналиста? Его надо сопровождать и занимать разговорами. Справитесь?

— С Синицыным? С Захаром? — с придыханием спрашивает Полиночка, усиленно моргая голубым блестящим чудом, делающим ее похожей на Мальвину, буфетчицу из сельского магазина и инопланетную принцессу одновременно.

— С ним! — подтверждаю я.

— Господи! Конечно! — почти визжит Полиночка.

Но последний тактический ход избавляет меня от Захара не более, чем на полчаса. Захар снова появляется возле меня со своим оператором, щуплым мужчиной, неизвестно какими усилиями держащим огромную телекамеру.

— Похоже, это твой личный поклонник! — докладывает уставший и злой Димка. — Ни за что на Полинку не отвлекся.

— Он меня лапает! — шиплю я без сил. — Закончится праздник, и я ему врежу. Терплю из последних сил. Вот отснимет весь материал…

Под игру на балалайке девочка из детской театральной студии читает стихотворение Саши Черного, к которому нарисовал иллюстрацию художник-инвалид Сашенька.

На столике банка.

Под банкой стакан,

Под стаканом склянка,

В склянке таракан…

Ах, как ему стыдно!

Не мил ему свет…

Все насквозь ведь видно,

А он — не одет…

Аукцион Сашенькиных картин, который задорно, с огоньком проводят его счастливые родители, выручает раз в десять больше, чем запланировано.

Впечатленный праздником, Сашенька неожиданно просит разрешения нарисовать мне в подарок картину.

— Конечно! — комок в горле еле дает проговорить следующие слова. — Буду с нетерпением ждать, Саша.

— Нет. Не надо долго ждать. Я хочу подарить сегодня, сейчас, — хватает мою руку хрупкой ножкой восьмилетний белокурый мальчик. — Я сейчас нарисую.

Отец Сашеньки приносит все, что мальчику необходимо. Костик садится к роялю, а Борис Константинович Петровский берет в руки гитару. Под легкий мотив всем известной детской песенки на нежно-голубом листе пастельными мелками правая ножка Сашеньки сначала выводит нежный абрис девушки с высокой прической, потом ярко-красный мелок завершает портрет: у девушки появляется тело в форме сердца.