Триумф поражения

— Значит, вы должны мне кое-что приятное! — Матвей осторожно, почти с опаской взял меня за локоть. — Завтрак? Обед? Ужин?

— Максимум — полдник! — невольно рассмеялась я, настойчиво освобождая свою руку.

— Оригинально! — подхватил смех Матвей. — Мне тридцать лет, а я еще никогда не полдничал с красивой, нет, очень красивой девушкой!

— Тогда я вас угощу! — пообещала я, уверенная, что передо мной шпион Хозяина.

— Вы в курсе, — подобострастно говорит мне Матвей, — что ваши глаза толкают мужчин на необъяснимые поступки? Только что они были голубыми, теперь почему-то зеленые.

Мы сидим в нашем кафе, и Павел Денисович угощает нас настоящей творожной запеканкой, за возможность попробовать которую любой из нашего агентства отдаст ползарплаты.

— Боже! — восклицает Матвей, положив в рот маленький кусочек запеканки. — Я прошу политического убежища в вашем агентстве. Могу отрабатывать дворником или посудомойкой.

Я смеюсь, попадая под обаяние его веселых серых глаз, смотрящих на меня с интересом, но без подтекста.

С того самого дня ежедневно Матвей появляется в агентстве под любым предлогом: пополдничать у Павла Денисовича (подсел, что ж поделать!), привезти мне букетик подснежников (не смог пройти мимо, надо подарить, ведь их уже сорвали!), прочесть мне новое стихотворение, которое он выучил (раз в неделю учу по одному стихотворению — и так всю жизнь!), пригласить на выставку, на прогулку, в театр, в кино (знаю, что не пойдете, милая, но… попытка не пытка!).

За полтора месяца все в агентстве так привыкли к Матвею, что он, с легкого языка Павлы Борисовны, получил прозвище Дежурный.

Последнюю неделю Матвей приходит в девять часов вечера, минута в минуту. Агентство уже закрыто, и он приходит со стороны внутреннего двора ко мне в квартиру. Напрашивается на чай и развлекает меня стихами или шутками. Задерживается ненадолго, минут на тридцать-сорок. Потом уходит, чтобы прийти на следующий день.

— Запускать? — хихикает Ленка.

Киваю и задумываюсь: Матвей вообще знает, что Холодильник вернулся? Или нет?

Май стоит теплый, почти жаркий. Матвей в легких джинсах и синей футболке.

— Всем привет! — здоровается Дежурный. — Вечеринка или заговор?

— Вечеринка! — отвечаю я.

— Заговор! — дружно подтверждают Ленка, Костик и Димка.

Матвей раскатисто смеется, наполняя весельем и хорошим настроением комнату.

— Проводишь? — находчиво спрашивает Димку Ленка.

— Конечно! — быстро понимает намек мой помощник и вскакивает с дивана.

Друзья уходят, оставляя нас наедине и напоследок беспрестанно подмигивая.

— Обязательно скажи своему Дежурному, что жить ему осталось две недели, — Димка очень доволен собой и своей шуткой.

— Окуджава! — улыбается Матвей, увидев на журнальном столике старый сборник стихов. Он начинает артистично декламировать:

Эта женщина! Увижу и немею.

Потому-то, понимаешь, не гляжу.

Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю

и к цыганкам, понимаешь, не хожу.

Напророчат: не люби ее такую,

набормочут: до рассвета заживет,

наколдуют, нагадают, накукуют…

А она на нашей улице живет!

— Прекрасно! Спасибо! — благодарю я гостя, улыбаясь против воли от уха до уха, и говорю. — Мне есть, чем ответить!

Девочка плачет: шарик улетел.

Ее утешают, а шарик летит.

Девушка плачет: жениха все нет.

Ее утешают, а шарик летит.

Женщина плачет: муж ушел к другой.

Ее утешают, а шарик летит.

Плачет старушка: мало пожила…

А шарик вернулся, а он голубой.

— Прелесть! — улыбается мне Матвей.

— Еще какая! Это наивное стихотворение Окуджавы мое любимое! — соглашаюсь я.

— Вы не поняли! — смеется Матвей, обливая меня теплым расплавленным оловом добрых серых глаз. — Это вы, милая, прелесть!

— Спасибо за комплимент, — осторожно говорю я. — Но он лишний.

— Почему? — глаза Матвея внезапно становятся темно-серыми, как хмурое весеннее утро. — Мне приятно говорить вам комплименты, тем более они правдивы и искренни.

— А мне неприятно, — честно отвечаю я. — Вернее, не неприятно, а неловко. Я не хотела бы изменять что-то в наших отношениях.

— У нас есть отношения? — быстро спрашивает меня Матвей, подходя близко-близко.

— Нет. То есть, да… — путаюсь я под внимательным строгим взглядом насторожившегося мужчин. — Я не знаю. О дружбе говорить рано, об отношениях бесполезно.

— Почему? — снова быстрый вопрос и странный взгляд.

— Дружба для меня чувство серьезное и ответственное, — я старательно подбираю слова для объяснения своих представлений о жизни. — А отношения я ни с кем строить не готова.

— Почему? — звучит в третий раз.

— Потому что не люблю, — тихо и твердо отвечаю я, не отводя своего взгляда. — Других отношений с мужчиной я себе не представляю.

— Отношения можно вырастить, выкормить, взлелеять, — шепчет Матвей, беря меня за руку.

— Тогда для меня это не чувство, — возражаю я, забирая свою руку. — Я не хочу растить и лелеять.

— Чего же вы хотите? — Матвей не собирается отодвигаться.

— Я хочу абсолютного понимания невозможности существования отдельно, — говорю я, отступая назад.

— Это тоже может прийти постепенно, — не соглашается со мной Матвей.

— Зачем вам это? — подозрительно спрашиваю я. — Это задание вашего друга или ваша инициатива?

Матвей недовольно хмурится, досадливо морщась:

— Милая! Я не из тех, кто выполняет задания. Платон мне друг, но истина дороже!

— Тогда зачем эти ежедневные встречи? — начинаю я допрос с пристрастием.

Матвей долго молчит, потом отходит к окну, смотрит на улицу. Только минут через пять напряженной тишины он начинает говорить:

— Не буду врать, что у меня "понимание невозможности существования отдельно", но я близок к этому.

— Не надо! — испуганно прошу я. — Мне бы не хотелось…

— Но дружбу? Дружбу ведь можно вырастить и выкормить? — не сдается Матвей, повернувшись ко мне со странным выражением лица. — Или вы из тех, кто не верит в дружбу между мужчиной и женщиной?

— Не знаю, никогда об этом не задумывалась, — теряюсь я. — Хотя с Димкой и Костиком я дружу. С Костиком четыре года, с Димкой два.

— Вот! — радостно восклицает Матвей. — Значит, бывает такая дружба?

— Они моложе меня, — привожу я первый аргумент.

— Возраст дружбе не помеха, — парирует Матвей. — Вы дружите с Карповыми, а они вас все значительно старше.