Трясина.Год Тысячный ч.1-2

– Я город плохо знаю. Улицу не назову. Но могу показать. И дом, и квартиру. Там они прячутся, - говорит арестант. Голос его звучит слабо.

– Вот это правильно. Давно бы так, - Валога одобрительно кивает.
– Только не вздумай врать мне, Йорхос. Иначе беседовать будешь уже не со мной, а лично с Наместником. А Наместник наш норовом крут, сам знаешь. Сварит с перловой кашей и на завтрак съест.

Последнюю фразу Валога произносит на семгальском. Всё равно этот ромеец не поймёт. Все они одинаковые. Живут тут по десять лет, но не понимают ни слова на местном языке.

– Подавится. Браслеты сними, - отвечает арестант.

Гляди ты, понял всё-таки.

– Кходи, давай ключ, - говорит Алех Валога.

Быстро он сломался. А ведь мы, считай, ещё и не начали. Впрочем, человек, прошедший Фарнагский острог и саммеритовые шахты, выходит на свободу уже сломленным. И поражённым в правах. Йорхосу этому ещё повезло, попал под амнистию. Но амнистирован - не значит оправдан. Появляться в Царьгороде ему запрещено под угрозой ареста. Вот и болтается в Луннице, как это самое в проруби. И сидел бы себе тихо, так нет же, с крамольниками связался. Кретин, что тут скажешь.

Тюремщик Кходи рывком поднимает арестанта с пола. Щёлкают наручники. Вэл Йорхос, ругаясь вполголоса, растирает онемевшие запястья. Алех Валога бросает рассеянный взгляд на хронометр. Спешить некуда. Впереди ночь.

Лита - Облава

В ту ночь я проснулась от того, что над нашей улицей зажёгся прожектор на вращающейся мачте. Такие прожекторы имелись в каждом квартале Вильска, и включали их только во время чрезвычайного положения. Где-то вдалеке взревела сирена. Затем послышались резкие свистки жандармов. Облава. После расстрела площади прошло уже больше недели, но охота на участников мятежа всё ещё продолжалась. Ночами слышались свистки и выкрики команд, а днём по улицам города разъезжали, громыхая, стальные фургоны с решётками на окнах. В таких фургонах перевозили арестантов - кого в острог, а кого и на Оружейную, воронью на радость...

Я лежала, глядя в темноту. По стенам и потолку с периодичностью в несколько минут пробегал луч прожектора. Потом я услышала, как скрипнула входная дверь, и в коридоре что-то зашастило. В нашем бараке имелись две квартиры, соединённые общим коридором, и наружные двери обычно не запирались. Первой моей мыслью было: Наверно, сосед-забулдыга вернулся домой. Сейчас начнёт ломиться к себе в квартиру, кляня свою благоверную последними словами. Потом будет мордобитие и крики. Потом они помирятся и улягутся спать. Обычный их концерт.... Минуты шли, но из-за двери не доносилось ни звука. В коридоре царила гробовая тишина. Помер он там, что ли?

Окрики жандармов были всё ближе. Вскоре я услышала в отдалении лязг винтовок и топот множества ног, обутых в тяжёлые армейские башмаки. Стражники. Ходят по домам с облавой. Отбросив одеяло, я сидела на кровати в одной льняной рубахе и напряжённо прислушивалась. Я уже поняла, что к нам в дом зашёл чужой человек ... мятежник. Ищет спасения. Эта стая гонит его, как затравленного зверя. И никто ведь не заступится... Я осторожно спустила ноги на пол, на цыпочках подошла к двери и приложила к ней ухо. Затем я сняла засов, и приоткрыв дверь, выглянула в коридор.

– Есть кто?
– спросила я вполголоса.

Молчание. Темно было, хоть глаз выколи, но я знала - он там.

– Не надо тут стоять. Сейчас стражники придут, а здесь спрятаться негде, - говорила я шёпотом. - Слушайте, у меня погреб есть. Тут, в квартире. Они не знают.

Мои глаза немного привыкли к темноте, и я разглядела человека, который стоял, прижавшись к стене. Я протянула ему руку.

– Идём. Ну, скорее. А то соседи проснутся.

Увидев, что он все ещё колеблется, я схватила его за рукав, втащила в комнату и захлопнула дверь. Я уже знала, где можно укрыться беглецу.

В бараках вроде нашего ни погребов, ни чуланов не предусматривалось. Однако у нас в квартире имелось что-то вроде схрона. Мы соорудили его сами, когда жива ещё была мать. Как-то раз одна из досок пола треснула и провалилась. Мы с матерью осторожно сняли её и заглянули в подпол. Внизу зияла чёрная впадина. Спустив туда масляную лампу, мы обнаружили песчаный грот шага в три шириной и глубиной почти в человеческий рост. На дне грота собралась лужица воды. Наверное, фундамент просел. Мы не стали звать рабочих, оставив всё как есть. Если эта хибара когда-нибудь провалится сквозь землю, ничего страшного. Не жалко. Дом принадлежал не нам, а городскому совету. Мы кое-как приладили доску на место. При желании её легко можно было отодвинуть в сторону и спрыгнуть на дно грота. Позже мы укрепили его стены подпорками и бросили на дно кусок фанеры. Получился неплохой ледник. Летом мы хранили там свежее молоко и рубленую сырую рыбу, которую покупали на базаре.

Опустившись на колени, я отодвинула доску. Из подпола дохнуло холодом. На минуту в комнате стало светло - в окно ударил луч прожектора. Я подняла глаза и взглянула на человека, стоящего передо мной.

– Чёрт! - вырвалось у меня.

Ромеец. Выглядел он, правда, как последнее отребье - волосы спутанные, лицо в кровоподтёках, из-под простой стёганой куртки выглядывает разодранная, забрызганная кровью рубашка. Как будто он только-только вырвался из уличной потасовки. Холера, только этого мне не хватало!.. В комнате снова сделалось темно. Голоса стражников слышались уже совсем рядом. Несколько мгновений я размышляла. Ничто не мешало мне взять его за ворот и вытолкать за порог. Я могла закричать, позвать на помощь жандармов - благо они были поблизости. Могла бы. Но вместо этого я подтолкнула его к схрону.

– Давай. Туда, - проговорила я.

– Спасибо тебе, - ответил он.

Говорил он на чистейшем ромейском. В их устах язык Империи звучит, как удар кастетом в лицо. Резко и хлёстко. Семгальцы так не говорят. Нас выдаёт своеобразный местечковый говор, который не в состоянии вытравить даже имперская школа. "Порченный ромейский", так они это называют.

Ему пришлось стянуть с себя верхнюю одежду, чтобы протиснуться в схрон. Сбросив стёганую куртку, он остался в одной рубашке, и я увидела парабеллум без кобуры, заткнутый за пояс. Вопросов задавать я не стала. Приладив доску на место, я посмотрела на тяжёлый деревянный ларь, стоящий у окна. Ларь был выкрашен в синий цвет и разрисован по краям жёлтыми завитками и красными бутонами. Мы хранили в нём одежду и постельное белье. Упершись в ларь плечом, я не без усилий сдвинула его с места. Потом, напрягая все мышцы, я волокла этот ящик до тех пор, пока он не встал аккурат над схроном. Теперь беглец был в надёжном укрытии, но одновременно и в ловушке. Ничто не мешало мне выдать его стражникам, когда те заявятся с обыском.

Они не заставили себя ждать. Вначале я услышала резкий стук в дверь, потом задвижка с грохотом отлетела, и в глаза мне ударил луч карбидного фонаря. Я стояла босиком на холодном полу, завернувшись в одеяло, когда они ввалились в комнату. Стражники. Ян тоже был в этой своре. Его всё-таки отозвали назад в казармы. Ян и виду не подал, что знает меня. Спасибо хоть на том, что он не принимал участия в обыске. Он просто стоял на пороге с винтовкой наперевес, пока другие шарили по углам, заглядывали под кровати и вываливали на пол содержимое ларей. Из разговоров стражников я поняла, что ищут какого-то крамольника, который ухитрился сбежать из-под стражи. Он ещё и вооружён, помимо прочего.

– И всё-таки, как он через стену перескочил?

– Никак. Его Валога вывез, на казённой машине.

– А, Валога. Ясно!

Смеются. Кто такой этот Валога, я не знала, но то, что над ним потешались даже стражники, говорило о многом.

– Они крамольников поехали искать. Не доехали.

– Во! А я знаю, где эти крамольники. У твоей бабки в подштанниках!

– А ты что, заглядывал?

Теперь они не просто смеются, а ржут в голос.

– Пушка тоже от Валоги?

– А то! У него кобура была незастёгнута. А тот сидел рядом.