Тысячеликий герой

Ил. 25. Кали пожирает свою жертву (деревянная скульптура). Непал, XVIII–XIX вв. н. э.

Женщина, на образном языке мифологии, представляет все, что может быть познано. Герой – это тот, кто приходит, дабы познать. Он проходит путь инициации длиною в жизнь, и по мере этого образ богини преображается для него: она никогда не может быть величественнее, чем он сам, хотя всегда может обещать большее, чем он способен на данный момент постичь. Она манит, она направляет, она наставляет его разорвать свои путы. И, если он в состоянии соответствовать ее сущности, то и он, и она, познающий и познаваемая, будут свободны от всех ограничений. Женщина является проводником к возвышенному кульминационному моменту высшего акта познания всех чувств. Низменный взор низводит ее до низшего состояния; злой невежественный взгляд превращает ее в нечто банальное и безобразное. Но взор осмысленный возвращает ей ее истинное величие. Герой, который может принять ее такой, как она есть, без излишнего смятения, но с той сердечностью и твердостью, которых она требует, способен стать царем, воплощенным богом мира, сотворенного ею.

Так, например, есть рассказ об ирландском царе Эохаиде и его пяти сыновьях: о том, как они однажды отправились на охоту и сыновья заблудились. Изнывая от жажды, они один за другим отправились на поиски воды. Фергюс отправился первым:

и он пришел к колодцу, который охраняла старуха. И вот каков был ее вид: от головы до ступней вся она была были чернее угля; седые патлы, что пробивались сквозь кожу головы, были как хвост дикой лошади; а серпами своих позеленевших от времени клыков, что торчали у нее изо рта и загибались назад, касаясь ушей, она могла бы срубить зеленую ветку дуба в полном соку; почерневшие и помутневшие глаза ее слезились; нос кривой, с широкими ноздрями; морщинистый, весь в пятнах, отвратительный живот; кривые, распухшие голени с массивными лодыжками, ступни широкие, угловатые колени и синюшные ногти. Старая карга была омерзительна. «Так-так…» – произнес юноша. «Именно так», – ответила она. «Значит, ты сторожишь этот колодец?» – спросил он, и она ответила: «Да». «Ты не позволишь мне набрать немного воды?» – «Позволю, – согласилась она, – только если ты поцелуешь меня». – «Ну уж нет», – сказал он. «Тогда воды не получишь». – «Клянусь, – продолжал он, – что скорее умру от жажды, чем поцелую тебя!» После чего юноша отправился туда, где остались его братья, и поведал им, что не добыл воды.

Точно так же отправлялись на поиски воды Олиол, Бриан и Фиахра и так же приходили к тому же колодцу. Каждый из них просил у старухи воды, но отказывался целовать ее.

И наконец, когда пришла очередь Ниала отправиться за водой, он также пришел к тому самому колодцу. «Женщина, позволь мне набрать воды!» – попросил он. «Я дам тебе воды, – сказала она, – только поцелуй меня». Он ответил: «Я не только поцелую, а даже и обниму тебя!» После чего он наклонился, обнял ее и поцеловал. Когда он сделал это и посмотрел на нее, то увидел девушку, грациознее которой не было во всем мире, с лицом, прекраснее которого не было во вселенной: каждой своей частичкой, от головы до пят, она была как только что выпавший снег, лежащий на обочинах дороги; у нее были округлые и царственные плечи, длинные, тонкие пальцы и прямые ноги, радующие глаз; ее гладкие, мягкие белые ступни отделяли от земли бледно-бронзовые сандалии; на ней была просторная накидка из чистейшей шерсти малинового цвета, а в платье – брошь из белого серебра; зубы ее сверкали жемчугом, у нее были царственные глаза и алый, как ягоды рябины, рот. «Эта женщина само очарование», – сказал юноша. «Воистину так». – «Но кто же ты?» – продолжал он. «Я Королевская Власть», – ответила она и произнесла следующее:

«Король Тары! Я Королевская Власть… Теперь иди к своим братьям, – продолжала она, – и возьми с собой воду; кроме того, отныне и вовеки веков королевство и верховная власть будут принадлежать тебе и твоим детям. И так же как вначале ты увидел меня уродливой, безобразной и отвратительной, а в конце прекрасной, – такова и королевская власть: ибо без сражений, без жестоких столкновений ее нельзя завоевать; но в конце концов тот, кто несмотря ни на что стал царем, будет благородным и справедливым». [160]

160

Standish H. O’Grady, Silva Gadelica (London: Williams and Norgate, 1892), vol. II, pp. 370–72. Различные версии истории можно найти в Chaucer Canterbury Tales, “The Tale of the Wyf of Bathe”; в Gower Tale of Florent; в средневековой поэме The Weddynge of Sir Gawen and Dame Ragnell; и в балладе XVII в. The Marriage of Sir Gawaine. См. W. F. Bryan and Germaine Dempster, Sources and Analogues of Chaucer’s Canterbury Tales (Chicago, 1941).

Такова королевская власть. Такова сама жизнь. Богиня, страж бездонного колодца – найдет ли ее Фергюс, или Актеон, или принц Острова Одиночества – требует, чтобы герой был наделен тем, что трубадуры и менестрели называют «милостью сердечной». Ни животное желание Актеона, ни утонченное отвращение Фергюса не могут постичь ее сущность, оценить ее способна лишь доброта: в романтической изысканной поэзии Японии X–XII столетий это называлось aware («милостивое участие»)…

В милостивом сердце Любовь находит пристанище, Как птицы под сенью зеленой дубрав. Прежде милостивого сердца природа Не знала Любви, как и милостивого сердца – прежде Любви. Ибо с появлением солнца тут же И свет разливается; не могло быть Прежде солнца рождения света. Так и Любовь проявляется в милосердии Самости; пусть даже В жаре чрезмерном срединного пламени. [161]

161

Guido Guinicelli di Magnano (1230–75?), “Of the Gentle Heart,” translation by Dante Gabriel Rossetti, Dante and His Circle (London: Ellis and White, edition of 1874), p. 291.

Встреча с богиней (которая живет в каждой женщине) становится последним испытанием для героя и призвана проверить, достоин ли он любви (милосердие: amor fati), которая есть сама жизнь, устремленная в вечность.

Когда же искатель приключения в такой ситуации не юноша, а девушка, она благодаря своим качествам, своей красоте или своему страстному желанию достойна стать супругой бессмертного. В этом случае небесный жених спускается к ней и ведет к своему ложу – независимо от ее желания. И если она избегала его, то пелена спадает с ее глаз; если она искала его, то ее желание находит удовлетворение.

Девушку из племени арапахо, которая последовала за дикобразом по выросшему до небес дереву, заманили в лагерь небесного народа. Там она стала женой небесного юноши. Именно он, в образе манящего дикобраза, завлек ее в свое небесное жилище.

Царская дочь из детской сказки на следующий день после приключения у родника услышала, как в дверь ее комнаты в замке постучали: это явился Король лягушек с требованием исполнить обещание. И, несмотря на огромное отвращение принцессы, лягушонок последовал за ней к ее креслу за столом, ел вместе с ней с ее маленькой золотой тарелочки и пил из ее чашечки и даже настоял на том, чтобы лечь спать с ней в ее маленькой шелковой постели. В гневе принцесса схватила лягушонка и швырнула о стену. Когда тот ударился об пол, то обернулся царским сыном с добрыми и прекрасными глазами. А потом мы знаем, что они поженились и в красивой карете отправились в ожидавшее юношу царство, где они стали царем и царицей.

А когда Психея прошла все трудные испытания, сам Юпитер дал глотнуть ей элексира бессмертия; и с тех пор она навеки соединилась с Купидоном, своим возлюбленным, в раю, где царит совершенство.

Православная и Римско-католическая церкви отмечают подобное таинство праздником Успения.

«Дева Мария вознесена в брачный чертог небесный, где Царь Царей восседает на звездном престоле. О Дева Премудрая, камо грядеши, лучезарная, аки утренняя звезда? Вся Ты краса и услада Дщерь Сиона, блага яко луна, избранна яко солнце». [162]

162

Антифоны праздника Успения Богородицы (15 августа).

Ил. 26. Дева Мария открывающаяся (раскрашенная деревянная скульптура). Франция, XV в.

3. Женщина как искусительница

Мистический брак с царственной богиней мира символизирует полное господство героя над жизнью; ибо женщина есть жизнь, а герой – познавший ее господин. А испытания героя, в результате которых он обрел опыт и совершил свои подвиги, символизировали те душевные испытания и пережитые кризисы, благодаря которым развивалось его сознание, пока он не стал достаточно силен, чтобы полностью обладать матерью-разрушительницей, своей суженой. В этот момент он узнает, что он и отец едины: он занимает место отца.

Если проблему описывать в такой утрированной форме, может показаться, что к интересам современного человека она не имеет никакого отношения. Но, в конечном счете, всякий раз, когда мы не способны справиться с жизненными коллизиями, это происходит в силу ограниченности нашего сознания. Войны и вспышки раздражения – это непосредственные проявления невежества; раскаяние – это запоздалое озарение. Весь смысл повсеместно распространенного мифа о пути героя заключается в том, что он должен быть примером для всех мужчин и женщин, независимо от их социального статуса. Поэтому он представлен относительно обобщенно. Человеку нужно понять, какое отношение лично к нему имеют эти обобщения, и использовать их, чтобы преодолеть сдерживающие его ограничения. Кто его великаны-людоеды? Это есть отражения его неразрешенных личных проблем. Что есть его идеалы? Это знаки того, насколько успешно он осмысливает свою жизнь.

На приеме у современного психоаналитика снова выходят на дневной свет вехи героического путешествия, отражаясь в сновидениях и иллюзиях пациента. Бездна за бездной обретают воображаемые формы, а психоаналитик выступает в роли жреца, помогающего пройти обряд инициации. И всегда странствие, такое увлекательное и яркое в начале пути, затем становится темным, жутким, внушает отвращение, а его призрачные образы вызывают страх.

Подобные сложности возникают оттого, что осознанные представления жизни редко соответствуют реальному положению вещей. Как правило, мы отказываемся признать, что и в нас, и в наших близких царит подавляющее, обороняющееся, зловонное, плотоядное, развратное нервное возбуждение, которое составляет сущность органической клетки. Мы склонны скорее все приукрашивать и истолковывать по-своему; мы всячески убеждаем себя, что все ложки дегтя в бочке меда, все волоски в супе – это просто чья-то злая воля.

Но когда мы внезапно осознаем или просто не можем более игнорировать то обстоятельство, что все, что мы думаем или делаем, неизменно несет на себе плотскую печать, то мы, как правило, испытываем отвращение: жизнь, явления жизни, органы жизни, в частности женщина как великий символ жизни – все это становится невыносимым для чистой души.

О, если б этот плотный сгусток мяса Растаял, сгинул, изошел росой! Иль если бы предвечный не уставил Запрет самоубийству! Боже! Боже!