Тысячеликий герой

Ил. 27. Сотворение мира (деталь фрески). Италия, 1508–1812 г.

Ибо жуткий лик отца, наводящий на воспоминания о людоеде, является отражением эго его жертвы – берущим свое начало в переживаниях детства, оставшихся в прошлом, но спроецированным в будущее; и сила фиксации, заключенная в этом поклонении идолам из педагогических соображений, это уже нечто неправедное, оно заставляет человека чувствовать себя грешником, и таким образом удерживает дух, устремленный к взрослению, от более уравновешенного и реалистичного взгляда и на отца, и на мир в целом. Примирение с ним (по-английски «примирение» (atonement) можно разбить на отдельные слоги и получится at-one-ment = стать единым целым, одним. – Примеч. пер.) – это просто отказ от двойного монстра, которого мы сами и породили; оно не более, чем дракон, которого приняли за Бога (супер-эго), и всего лишь дракон, символизирующий грех, подавляемое Ид. Но тогда нужно отрешиться от привязанности к самому Эго, и это сложнее всего. Человек должен верить, что отец милосерден, и полагаться на это милосердие. И тогда центр веры переносится за пределы заколдованного круга, где представления о Боге скупы и ограниченны, и тогда жуткие великаны-людоеды исчезают.

Ил. 28. Шива, бог Космического Танца (литая бронза). Индия, X–XII в. н. э.

Символизм этого выразительного образа был подробно разъяснен Кумарасвами [172] и Циммером. [173] В вытянутой правой руке он держит барабан, его удары – это пульс времени, а время – это главный принцип созидания; в его простертой левой руке горит пламя гибели сотворенного мира; вторая правая рука обращена к нам в жесте «не бойся», а вторая левая рука, указывает на поднятую левую ногу, находясь в положении, символизирующем «слона», «прокладывающего дорогу через джунгли мира», то есть божественного проводника; правая нога попирает спину карлика, демона «Неведения», обозначающего переход душ от бога в материю, а левая нога поднята, обозначая освобождение души: на левую ногу указывает «рука – слон», и представляет она основание утверждения «Не бойся». Голова бога уравновешена, безмятежна и спокойна посреди динамизма созидания и разрушения, который символизируется раскачивающимися руками и ритмом медленного притопывания правой ноги. Это означает, что в центре все спокойно. Правая серьга Шивы мужская, левая – женская; ибо бог включает в себя и находится выше любой пары противоположностей. Выражение лица Шивы не печальное и не радостное, а является ликом Непоколебимой Движущей Силы, пребывающей вне мирской радости и боли, которая при этом присутствует в них. Ниспадающие локоны, длинные и растрепанные, как подобает индийскому йогу, разметались в танце жизни; ибо то, что составляет сущность радостей и горестей жизни и что обретается посредством углубленной медитации суть два аспекта одного и того же универсального, не-двойственного триединства Сатчитананда Бытие-Знание-Блаженство (sat-cit-ananda). Браслеты Шивы, кольца на запястьях и лодыжках и брахманская нить сделаны из живых змей. [174] Это означает, что он прекрасен благодаря силе Змеи – таинственной созидательной энергии бога, которая является материальным и формальным источником и его собственного бытия, и бытия вселенной со всеми ее существами. В волосах Шивы мы видим череп, символизирующий смерть, на лбу – украшение Властелина Разрушения, а также полумесяц, символизирующий рождение и умножение, которые символизируют его блага для этого мира. В его волосах распустился цветок дурмана – растения, из которого готовят опьяняющий напиток (сравните с вином Диониса и церковным вином для причастия). В его локонах скрыт образ богини Ганга, ибо именно на его голову ниспадает с небес божественный Ганг, откуда несущие жизнь и спасение воды потом мягко разливаются по земле и служат для физического и духовного возрождения человечества. Позу танцующего бога можно рассматривать как символизирующую слог начальной мантры Ом / – вербальный эквивалент четырех состояний сознания и их сфер восприятия, где звук А – сознание в состоянии бодрствования, У – сознание в состоянии сна, М – сон без сновидений, безмолвие вокруг священного слога – Неявленное Трансцендентное. [175] Таким образом, бог пребывает и в самом верующем, и вне его.

Эта танцующая фигура иллюстрирует смысл и предназначение рукотворного образа и показывает, почему верующим, приходившим к этому скульптурному изваянию, не нужны были долгие проповеди. Каждый мог вникнуть в смысл божественного символа в глубокой тишине и в подходящее для него время. Кроме того, такие же браслеты, как на руках и лодыжках бога, носят и его поклонники, и означают они то же, что и браслеты бога. Они сделаны из золота, тогда как у бога – это змеи, золото – металл, не подверженный коррозии – символизирует бессмертие, бессмертие является таинственной созидательной энергией бога, красоту тела.

Множество других деталей и местных обычаев похожим образом повторяются, интерпретируются и наделяются глубоким смыслом в образе скульптур, изображающих богов. Так все, что встречается в жизни, становится материалом для медитации. Человек постоянно погружен в безмолвную молитву.

172

Coomaraswamy, The Dance of Siva (New York, 1917), pp. 56–66.

173

Zimmer, Myths and Symbols in Indian Art and Civilization, pp. 151–75.

174

Брахманская нить – это обычно хлопчатобумажная нить, которую в Индии предписывалось носить представителям трех высших каст – так называемым дважды рожденным. Она надевалась через голову и правую руку таким образом, что лежала на левом плече и пересекала тело по груди и спине до правого бедра. Это символизировало второе рождение дважды рожденного, а сама нить символизировала порог, или солнечную дверь, так что дважды рожденный обитал одновременно и во времени, и в вечности.

175

Этот слог обсуждается далее в книге, см. с. 215.

Именно в таких испытаниях герой обретает надежду и получает поддержку от женщины, ее советы или чары защищают его от разрушительных действий отцовской инициации, угрожающих стереть его в порошок. Ведь если лик отца внушает такой ужас, что поверить в него невозможно, тогда нужно верить в кого-то еще: в Женщину-Паука, в Благословенную мать; и с ее помощью пережить кризис, который в конечном итоге приводит к осознанию того, что отец и мать есть отражение друг друга и по существу представляют собой единое целое.

Когда воинственные боги-близнецы навахо покинули жилище Женщины-Паука и благодаря ее совету и оберегающим талисманам благополучно миновали опасные сталкивающиеся скалы, тростник, что режет на куски, кактусы, что разрывают на части, и зыбучие пески, они наконец пришли к дому их отца Солнца. Дверь охраняли два медведя, они встали на дыбы и зарычали; но мальчики произнесли слова, которым их научила Женщина-Паук, и звери улеглись на землю. Потом на Близнецов напали две змеи, потом им угрожали ветры, потом молнии: стражи последнего порога. [176] Однако всех их легко успокоили слова заклинания.

176

Сравните рубежи, которые легко преодолела Инанна.

Дом Солнца, выстроенный из бирюзы, огромный и квадратный в основании, стоял на берегу бурного потока. Мальчики вошли в него и увидели женщину, сидящую у западной стены, двух красивых юношей – у южной и двух красивых девушек – у северной. Девушки, не говоря ни слова, поднялись, окутали новоприбывших четырьмя небесными покрывалами и уложили их на полати, мальчики спокойно лежали, пока трещотка, висевшая над дверью, не простучала четыре раза, и одна из девушек сказала: «Идет наш отец».

Тот, кто носит солнце, вошел в свой дом, снял со своей спины солнце и повесил его на крючок на западной стене комнаты, где оно некоторое время раскачивалось, позвякивая «тла-тла-тла-тла». Он повернулся к старшей женщине и гневно спросил: «Кто эти двое, что вошли сюда сегодня?» Но женщина не ответила. Юноши и девушки лишь молча глядели друг на друга. Носитель солнца еще четыре раза задавал свой вопрос, тогда женщина наконец промолвила: «Ты бы лучше попридержал язык. Двое юношей пришли сюда сегодня в поисках своего отца. Ты же говорил мне, что ни к кому не заходишь, когда покидаешь дом, и что у тебя не было другой женщины, кроме меня. Тогда чьи же это сыновья?» Она указала на покрывала, и дети многозначительно глянули друг на друга.

Носящий солнце развернул все четыре покрывала (одеяния рассвета, голубого неба, желтого вечернего света и тьмы), и мальчики упали на пол. Он тут же схватил их и в ярости швырнул на огромные острые шипы белой раковины, что лежала у восточной стены. Мальчики крепко ухватились за свои перья жизни и отскочили назад. Тогда он швырнул их на острые выступы из бирюзы на южной стене, затем на желтый гелиотис на западе и на черную скалу на севере. Мальчики каждый раз крепко хватались за свои перья жизни и отскакивали обратно. «Вот было бы хорошо, – сказал Отец Солнце, – чтобы они действительно были моими детьми».

Затем жуткий отец попробовал обварить мальчиков паром в бане. Но им помогли ветры, которые защитили от пара один уголок, где дети смогли спрятаться. «Да, это мои дети», – сказал Отец Солнце, когда они вышли, но это была лишь его уловка, ибо он все еще намеревался уличить их во лжи. Последним испытанием явилась курительная трубка, набитая ядом. Покрытая колючими волосками гусеница предупредила мальчиков и дала им положить что-то себе в рот. Они курили трубку безо всякого вреда для себя, передавая ее друг другу, до тех пор пока не выкурили до конца. Они даже сказали, что она пришлась им по вкусу. Отец Солнце испытал гордость за них. Он был совершенно доволен. «А теперь, дети мои, – спросил он, – что вы хотите от меня? Зачем вы искали меня?» Так герои-близнецы завоевали полное доверие Солнца, своего отца. [177]

177

От Матфея, op. cit.

Отец, так осторожно и неохотно принимающий в своем доме лишь тех, кто прошел испытания, напоминает известный греческий миф о неудаче юного Фаэтона. Фаэтона родила в Эфиопии дева, товарищи донимали его вопросами об отце, и он отправился через Персию и Индию в поисках дворца Солнца; ибо мать сказала ему, что его отец Феб – бог, правящий солнечной колесницей.

«Дворец Солнца поднимался в небо на высоких колоннах, сверкавших золотом и бронзой, они горели как огонь. На верху фронтона светилась слоновая кость; двойные раздвижные двери сияли отполированным до блеска серебром. А тончайшая отделка была еще прекраснее, чем драгоценности, из которых была сделана».

Поднявшись по крутой лестнице, Фаэтон вошел во дворец. Там он увидел Феба, который восседал на изумрудном троне в окружении Часов и Времен Года, а также Дня, Месяца, Года и Столетия. Отважному юноше пришлось остановиться у порога, ибо его глаза смертного не могли вынести такого сияния; но отец ласково заговорил с ним из другого конца зала.

Ил. 29. Падение Фаэтона (пергамент, чернила). Италия, 1533 г.

«Зачем ты пришел? – спросил отец. – Чего ты хочешь, о Фаэтон, сын, которым может гордиться любой отец?»

Юноша почтительно ответил: «О мой отец (если дозволяешь мне так называть тебя), о Феб! Свет всего мира! Прошу тебя о доказательстве, мой отец, благодаря которому все могли бы знать, что я твой родной сын».

Великий бог отложил свою сверкающую корону и попросил юношу приблизиться. Он заключил его в свои объятия и затем пообещал, скрепив свое обещание клятвой, что любое желание юноши будет удовлетворено.

Фаэтон пожелал, чтобы отец разрешил ему взять на один день свою колесницу с крылатыми лошадьми и позволил самому покататься на ней. «Такая просьба, – сказал отец, – говорит о том, что мое обещание было опрометчивым». Отстранив от себя юношу, он попытался отговорить его. «В своем неведении ты просишь о том, что не может быть дано даже богам, – сказал он. – Каждый бог волен поступать по своему желанию, но никто, кроме меня, не может занять мое место в моей огненной колеснице; даже сам Зевс».

Так убеждал его Феб. Но Фаэтон настаивал на своем. Отец не мог нарушить свою клятву, и все медлил, но в конце концов уступил и привел своего упрямого сына к удивительной колеснице: ее оси и дышло были золотыми, ее колеса с серебряными спицами украшены золотом. Хомут был отделан драгоценными камнями и хризолитами. Часы уже выводили четверку пышущих огнем и насытившихся божественной пищей лошадей из высоких стойл. Они надели на них звенящие уздечки; огромные животные били копытами по загону. Феб смазал лицо Фаэтона особой мазью, чтобы защитить его от огня, а затем надел на его голову сияющую корону.