У Дона Великого на берегу

Дома встретили Бориску радостью и суматохой разом. Сестрёнка Настя бросилась на шею. Дед Кирей прыткими глазами Борискину красоту — Вострецову работу — приметил сразу.

— Эка тебя! Кто?

— Пустое, дед!

Не хотелось Бориске сейчас говорить про подлого Востреца и его дружков.

Маманя запричитала над синяками-ссадинами:

— До свадьбы заживёт! — молвил дед. И рек проницательно: — Спасибо доспехам, повидаем хороброго мужа!

Дед Кирей — росту малого, костью тонок — в. белую полотняную сорочку одет, расшитую у ворота и подола красной шёлковой нитью. Один рукав пустой, заткнут под пояс. Нет у деда Кирея правой руки. Потерял при схватке с ордынцами.

И дед Кирей, и отец его, и сыновья — среди коих отец Бориски — были холопами, военными слугами великих князей московских. Ходили с ними против Орды, Литвы. А коли приказано — и против других русских князей. Ноне наступал Борискин черёд. Тринадцать лет должно ему исполниться. Много или мало? По тем временам достаточно, чтобы учиться ратному делу не во дворе — в поле. Младшим рындой-оруженосцем. Или при стремени старшего воина. По-мамкиному — быть бы тому попозже. А то и вовсе не бывать. Какой воин? Дитя ещё! Но и великий князь Дмитрий Иванович в свой первый поход отправился и вовсе двенадцати лет от роду.

Борискину обнову дед осмотрел со тщанием. Единой своей левой рукой перебрал по колечку.

 Одобрил:

— Мастер делал. Вложил душу и умение. Сзади чуток послабее. Да ведь казать спину врагу не гоже...

Привычными чистотой и покоем тешила родная изба. Пол добела выскоблен. Устлан ветхими, но опрятными половиками. Стол под узорчатой скатертью. Лавки голы, без затей. Однако и они старательно вымыты. Стены избы рублены из толстых сосновых брёвен. Нагретые жарким августовским солнцем, сочились они янтарными слезами. Испускали острый смоляной дух. Вся стряпня по летнему времени во дворе, под открытым небом. Нет в избе зимнего смраду-копоти. Двери нараспашку. Зажмурь глаза, почудится — забрёл в сосновый бор!

Маманя с бабушкой Варварой хлопочут. Накрывают на стол. Сестрёнка Настя крутится подле брата, ластится. Дед Кирей с Бориской. Все речи будто с ровней.

Разнежился Бориска, глядит на всех тёплыми глазами. Давно ли из дому рвался? Теперь, кажись, век бы его не покидал!

Бабушка позвала к столу:

— Пожалуйста, ратники добрые! Когда-то ещё свидимся,

соберёмся вместе...

Вот новость! Стало быть, дед тоже идёт против ордынцев?

— И ты, деда? — подивился.

— Разве без него великий князь управится? — заметила ворчливо бабушка.— Первый рубака!

Дед Кирей ответствовал без улыбки:

— Вся московская земля поднялась ноне, а с нею и иные многие. Мне ли, старому воину, на завалинке лузгать семечки?!

— Так ведь...— запнулся Бориска.

— Рука? Ништо. Пойду с обозом. А там, глядишь, сгожусь и для дела.

Быстро скатился день к вечеру. Последний, что проводил Бориска под родным кровом. Спать Бориска отправился с дедом на сеновал. Огромное войско, заполнившее Москву, долго не могло угомониться. Гул стоял, почитай, всю ночь. Выплёскивались из него крики, конское ржание, остервенелый собачий брёх. Ошалели псины от избытка чужих. Сипели сорванными глотками.

Полыхали костры, вздымая к чёрному небу желтые снопы искр. Дед ворчал:

— Эка с огнём! Далеко ли до беды? Так, глядишь, спалят

город...

Спал Бориска беспокойно. Метался. Бормотал невнятно. Снилось тревожное. То будто бы Тангулов сын Сеид волочёт опять его на аркане. То будто в другой раз схватился с Вострецом и его дружками. А то и вовсе — будто ворвались в самую Москву ордынцы и секут-рубят всех без разбору кривыми саблями. И за Борискиной спиной отчий дом, где укрылись маманя с бабушкой и с сестрёнкой Настей, с ними же — Марфушка. Бьётся Бориска из последних сил Пересветовым кистенём. Одолеть врагов не может. Одного сшибёт, на его месте двое новых.

Должно, закричал Бориска вслух, потому что услышал дедов голос. Словно подглядел дед Кирей Борискино смятение. Успокоил:

–  Спи, парень. Спи. Сказано — ждать не будем. Опередим Орду...

После тех слов затих Бориска и спал до утра крепко. Без сновидений.

Глава 8. СМОТР

 Плывет над Москвой колокольный звон. Тревожный, печальный. Провожает Москва своих сыновей на великую битву за русские земли. Несметное собралось войско. А сколько воинов назад воротится? И как? Со щитом али на щите?

Потому всё здесь есть: и смех, ино надсадный, и шутки, когда весёлые, когда и нет, и слёзы. Много слёз.

Тяжко, горько отправлять мужа, почитай, на верную смерть. Оставаться с малыми детишками. Ох, как тяжко! А надо. Слово это: «Надо» — витает над толпой. Говорят его воины матерям, жёнам и детишкам. Ведь и впрямь надо! Нет той стены, той спины, за которыми можно было бы укрыться-спрятаться. Нет!

Собственной грудью надобно защитить дорогих сердцу жён, кровных ребятишек, матерей, отцов, дряхлых дедов и прадедов от ненавистного врага.

Ищут утешительные слова воины, коим сами едва верят. И находят!

Опухло от слёз лицо Марьи, жены Михи-сапожника. Ребятишки все тут. Кто льнёт к отцу, кто цепляется за мамкин подол. А самый махонький — у матери на руках — ясными глазёнками хлопает, улыбается. Тем разрывает родительские души пуще всяких слёз.

Хватает Марья мужа свободной рукой, безмолвно уж. А он голосом ломким от сдерживаемой муки:

Вернусь, ладушка! Не кручинься, вернусь!

Шутит-ободряет:

— Смотри, в каку железу оделся. Любая стрела отскочит, переломится всякая сабля...

Васю Тупика провожают. Васятку Маленького. Бориску. Найдёнова жена с мужа не сводит угольных глаз. А Марфушка жмётся к Бориске, шепчет:

— Береги себя! Гляди, зря под саблю али копьё не лезь! Ворочайся живым!

У Бориски горячо в груди. Распирают его разные чувства и мысли: отвага, желание защитить эту вот девчонку от ордынцев. Мечтает отличиться в сражении и вернуться живым и здоровым. Может, только раненым, чтобы видно было, сколько грозило ему опасностей.

— Ворочусь, Марфушка! — уверяет жарко Бориска, стесняясь передать словами всё, чем полна душа.— Ты только жди, не забывай!

Бабка Варвара с матерью тут же. Провожают старого и малого: деда Кирея и Бориску. Мать втихомолку утирает слезы. Бабкины глаза строги и сухи. Словно видит бабка Варвара перед собой и иных близких, кого провожала прежде. Отца, братьев, сыновей. Ушли, точно в воду канули. Всех

поглотила проклятая Орда! Теперь вот Бориска. Камнем давит бабку Варвару былое-прошлое. А слёз нет. Все выплакала. И ведомо ей: лишь в меру приемлет мужское сердце бабьих слёз. Далее — беда!

И, чуть возвысив голос, дабы другие слышали, словно бы поправляя Марфушку, говорит Бориске: