У Дона Великого на берегу

— Мало воротиться живым. Надобно — с честью. Позор- то ино страшнее смерти. Худо, коли воин лишь о том будет печься, как бы себя сберечь для родных. И не о своих только надлежит думать. Обо всех, чья судьба тебе вверена. Земли русские позади тебя — о том памятуй!

При первых же бабкиных словах потише стало вокруг. А как закончила, одобрительный говорок:

— Истинно речёт старая!

И мужики-воины расправили плечи. Голоса их твёрже и увереннее:

— Будьте покойны, бабоньки. Остановим, побьём врага!

Высится на Кремлёвском холме рядом с Успенским и

Архангельским соборами златоверхий великокняжеский терем. Особо нарядны его Набережные сени, что выходят-смотрят на реку Москву. Лестница, украшенная резьбой, сбегает вниз. В окошке тех сеней смутно видится женский лик. На него обращены взоры многих. Знают воины, их матери и жёны: провожает своего мужа великого князя Дмитрия Ивановича его жена великая княгиня Евдокия Дмитриевна. И у неё есть детишки. И опаска за любимого супруга.

Плывёт над Москвой колокольный звон. Душу на куски разрывает. Бабка Варвара вскинула строгие брови:

— Ошалели нешто! Прежде смерти хоронят!

И словно услышали её звонари на московских колокольнях: торжественнее и величавее загудели-заговорили колокола.

А потом стал вливаться тонкими ручейками светлый праздничный перезвон. И вот уже желаемую победу возглашают колокола. Воины ободрились. Женщины принялись утирать слёзы. Ведь не всем погибнуть? Живыми 

вернутся иные сыновья, мужья и женихи. Каждая про себя думает: авось среди них мой!

Много высоких слов будет сказано о тех днях. А безвестный человек, отделённый от нас веками, напишет:

«Тогда ведь как соколы оторвались от золотых колодок, из каменного града Москвы и возлетели под синие небеса и возгремели своими золотыми колокольчиками, хотят ударить на многие стада лебединые и гусиные. Это, брат, не соколы вылетели из каменного града Москвы, это выехали русские удальцы с своим государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем...»

Тремя потоками, тесными человеческими реками полилось войско. Через трое кремлёвских ворот: Фроловские, Никольские, Константиноеленские. И тремя дорогами из Москвы. Путь Владимира Андреевича серпуховского с полками лежал по дороге Брашевской, вдоль Москвы-реки, мимо монастыря Николы на Угреше. Болвановской дорогой шли белозёрские князья со своими и московскими воинами. Сам же великий князь вёл пятидесятитысячный отряд дорогой Серпуховской через село Котлы и далее —к Коломне.

Клубилась пыль. Ржали кони. Песни запевали воины. Тарахтели по ухабистой дороге телеги длинного обоза. Звенело оружие.

Словно наперекор али в утешение людским тревогам и тяготам, светел и ясен был августовский день. Солнце весело глядело с восточной стороны.

Поднявшийся ветерок дул в спины, шевелил-трепал воинские стяги. Играл еловцами, алыми флажками, укреплёнными на блестящих, начищенных шлемах.

Родион Ржевский, Василий Тупик, Васятка Маленький, а с ними и Бориска по великокняжескому повелению держались возле великого князя, среди ближайшей сторожи его, а коли надобность — скороспешными гонцами.

На богатырском белом коне ехал Дмитрий Иванович. Корзно — красный великокняжеский плащ развевается. На. голове алая шапка, отороченная мехом. У пояса — каменьями-самоцветами усыпанная сабля. Подле — бояре и воеводы. Среди них Бориске полюбившийся Михайло Андреевич Бренк. И знакомец новый, Александр Пересвет.

Так и в Коломну вступили. Впереди великий князь московский Дмитрий Иванович с ближними людьми. За ним - дотоле не виданное русское войско.

Там же в Коломне на Девичьем поле великий князь сделал войску смотр. Урядил полки. Расставил по ним воевод. Вместе с иными отроками скакал Бориска на коне, разнося великокняжеские повеления или приказы Михаилы Андреевича Бренка. В конце, находясь подле Бренка, осмелел.

— Гляди-кось!
– сказал,- глядя снизу вверх на высокого боярина.— Войско-то каково! Поди, теперь-то уж все земли русские тут!

И впрямь, безбрежным людским морем колыхалось поле.

На что Бренк покачал головой:

— Ошибаешься, парень. Не все русские земли собрались. Многие отсутствуют. И наиважнейшие. Не прислал, своих воев Великий Новгород. Отчего? Далёк он от Орды и разорения избежал. Чужая беда для него ордынские ханы. Разве что деньгами платил Орде. А денег у новгородцев много. Богат Господин Великий Новгород. Очень богат!

Замолчал боярин Михаила Андреевич.

— А иные? — не дожидаясь продолжения бояриновой речи, спросил Бориска.

— У всякого своя причина. Нет, к примеру, воев тверских. Почему? Враждует великий князь тверской Михаил Александрович с великим князем московским Дмитрием Ивановичем. Боится победы Дмитрия. Коли потерпит наша рать поражение, Михаилу тверскому - радость. Выговорит он тогда в Орде ярлык на великое княжение себе. Как же земли русские?- спросишь. Ништо! О себе прежде печётся великий князь тверской. На общие заботы ему плевать. Честолюбив, заносчив Михайла Александрович, а скудоумен! Точно в шорах ходит. Не видит того великого дела, что вершит князь Дмитрий Иванович. Противится ему, мешает. Тем пособничает вековечному врагу—Орде. Нет среди русских, что выходят ноне навстречу лютому хищнику Мамаю, ни воинов суздальских, ни нижегородских. И иных многих. А надо бы им быть. Ох, надо бы! Кабы одну Москву защищал князь Дмитрий— всю Русь! Да не всем то в разумение. Вот беда!

Приметил Бориска: не только озабочен, как многие в сей час, боярин Михаила Андреевич, а будто печален али болен.

— Не захворал ли часом? — спросил боярина.

Тот на Бориску воззрился изумлённо.

Смутился Бориска безмерно. Испугался своей храбрости. Пояснил торопливо:

— Дед Кирей, что с обозом едет, знает лечебные травы...

— С чего взял, будто травы мне надобны? Замялся Бориска.

— Лицом будто тёмен да жёлт. И глаза опять же...

— Что глаза?

Пожал плечами Бориска. Он почём знает? Неладные глаза у всегда весёлого великокняжеского друга и любимца. Словно бы печать беды какой, али скорби великой, али болезни смертельной, скрытой до поры, виделась в них. Затруднившись объяснить свои смутные мысли, бухнул Бориска то, что менее всего следовало говорить:

— Будто смерть свою чуешь...

Сказал Бориска и, рта ещё не закрыв, понял: ох, не надо бы тех слов молвить!

Побелел боярин. Криво усмехнулся:

— Да ты, брат, колдун.

Душа у Бориски ринулась в пятки. Знал, что делают с теми, кого почитают колдунами да ведьмами. Заторопился:

— Что ты! Что ты! Помнилось, занедужил ты. А попотчевать бы травкой...

— Нет, милый,— перебил боярин Михаила Андреевич задумчиво.-—Травка тут без пользы...

И сказал слова чудные, Бориску озадачившие:

— Мы с Дмитрием Ивановичем друзья, парень, какие бывают редко. Даром, что он великий князь и я у него на службе. Видать, подходит мой черёд...

Что толковал боярин про великого князя, сам уразумел Бориска. Но ничего более.

Расспрашивать боярина побоялся. А тот думы, должно, грустные стряхнул, тронул коня.

— Заговорились мы, милок. А дело вершить надобно.

Опережая Бориску, оглянулся и с улыбкой странной

заметил:

— А ты и впрямь вещун...—И голосом уже другим, повелительным и твёрдым, приказал: — Поезжай-ка прямиком к великому князю. Скажи, боярин Михайла Андреевич повёл на отдых своих людей. У Епишки-огородника стану. Пусть туда посылает, коли случится надобность.