Угол покоя

– Следующий уровень наш, – сказал Оливер. – Что-нибудь не так?

– Нет. О нет.

Но она была рада, когда в стволе шахты открылся новый проход. Мистер Кендалл, наблюдавший, как поднимался пол, дернул за трос колокола, клеть содрогнулась и с лязгом остановилась. Стон умолк; слышен стал одинокий звук капающей воды. Когда Сюзан с помощью мужчин переступила из клети на неровный пол, Оливер чиркнул о свою одежду спичкой и зажег свечи ей, мистеру Прагеру и себе. Пятно света расширилось, и на сколько-то вперед ей стал виден крепленый деревом штрек с игрушечными рельсами, сходившимися к невидимой точке, которая была то же самое, что полная чернота. По этому штреку они и пошли – Кендалл впереди, другие двое вели ее под локти. Неизбежно пришла мысль о Данте, Вергилии и Беатриче, а Трегонинг наверху был Хароном этого вертикального Стикса; но, подумав, как глупо эта мысль прозвучала бы, она ее вымарала. Затаскано, сказал бы, наверно, Оливер.

Их тени взбирались по стенам, изгибались, пересекая бревна, растекались, складывались, пропадали, возникали. Кендалл и его тень затемняли то, что было впереди. Она уже промочила ноги, идти по шпалам было трудно, она скользила по мокрому дереву и подворачивала ступни на неровных камнях.

Далеко еще? Как будто она спросила вслух, Оливер сказал:

– Еще совсем немного. Прислушайся, может быть, мы их услышим.

Они втроем остановились, но подошвы Кендалла продолжали стучать. Потом он тоже встал, его свеча повернулась к ним.

– Что такое?

– Прислушиваемся к голосам рудника, – сказал мистер Прагер. – Погодите минутку.

Они стояли. Пламя свечей сделалось почти неподвижным, туннель вокруг них увеличился. Тишина, кап, тишина, кап, кап, затем:

– Слышишь их? – спросил Оливер.

– Нет.

– Приложи ухо к стене.

Она сдвинула шляпу набок и прильнула щекой к мокрому камню.

– Нет, не слышу, хотя… да! Да, отчетливо!

Тук, произнес камень в ее чуткое ухо. Тук… тук… тук… тук. Потом утихло. Она затаила дыхание. Звук возобновился. Тук… тук… тук.

– Вам понятен их язык? – спросил мистер Прагер.

– Это язык? Больше похоже на пульс. Как будто бьется каменное сердце горы.

Мистер Кендалл засмеялся, но Прагер сказал:

– Превосходно, превосходно. Вставьте это в ваш очерк. На самом деле, знаете ли, это томминокеры.

– Кто-кто?

– Томминокеры. Маленькие человечки, они ходят по шахте и стучат по крепи – проверяют ее на прочность. Спросите любого корнуольца.

– Вы меня дразните. А по правде что это?

Оливер наклонился к ней – она почувствовала его теплое дыхание – и повлек ее дальше.

– Это молотки бурильщиков. Они бурят шпуры – взрывные скважины.

Новый звук нарастал в туннеле – отдаленное громыхание. Сквозь подвижные ножницы Кендалловых ног она увидела, как рельсы зарделись огнем, словно в них разгорался пожар. Двойная расширяющаяся красная полоса, светясь, протянулась было к ней и затемнилась, заслоненная. Звук надвигался. Мистер Кендалл повернулся, и Оливер с Прагером потянули Сюзан вбок.

– Вагонетка едет, – сказал Оливер. – Встань к стене.

Звук вспухал, метался от стены к стене, падал на нее с кровли. Ей в панике почудилось, что само сотрясение от колес, едущих по рельсам, может обрушить крепь, и она вмиг и вполне поняла, почему людское племя, всю жизнь проводящее в шахтах, изобрело такие полезные существа, как томминокеры. На ее голое предплечье капнула вода, и она дернулась, сдавленно вскрикнула.

– Тут полно места, – сказал Оливер, не поняв.

Шум и свет приближались, полая гора гудела, свет материализовался в свечу на шляпе и в другую свечу спереди на полной руды квадратной вагонетке. Она подъезжала, вот она уже здесь, прогремела мимо, и когда толкавший ее согбенный человек повернул к Сюзан любопытное лицо, она узнала его: подросток-мексиканец, много раз его видела, брат хромого плотника Родригеса. Лязг, свет, взгляд, и пусто, тусклое сияние движется по балкам кровли, звук гаснет.

– Вот и все, – сказал Оливер и потянул ее за руку.

Но она чуть помедлила у стены и приложила к ней ухо, наполовину убежденная, что стук ей тогда послышался, что кроме этого одинокого малого с нагруженной вагонеткой тут ничего нет, что деловитые человечки, копошащиеся в темноте, – плод ее перевозбужденного воображения. Увидеть напрягающего силы подростка, чье лицо ей знакомо, ей было тягостно и, диковинным образом, страшновато, и она не знала – то ли ей хочется услышать терпеливую морзянку бурильщиков, то ли она уповает на успокаивающее безмолвие камня.

Тук… – сказала ей гора. Тук… тук… тук… тук.

Она позволила повести себя дальше. Впереди темнота размывалась тусклым свечением, сзади свечение быстро поглощалось мраком. В потрясенном, зависимом, почти жалком состоянии она ковыляла вперед, думая, что месяц за месяцем Оливер обследовал и промерял эту пористую преисподнюю, что черная дыра, которая так тяжко на нее давит, всего лишь одна из десятков, всего несколько сот футов из двадцати семи миль. И он все это изучил, он прощупал все это при свете свечи, иные участки по многу раз. В этой давящей тьме, в этом тяжелом воздухе он задерживался на пятнадцать, на двадцать, на двадцать четыре часа без перерыва, в то время как она сидела в доме, ощущая себя покинутой. Неуклюже подпрыгивая и ковыляя сейчас подле него, посмеиваясь над своей неловкостью, она была благодарна большой теплой ладони на ее локте, и то, на что он был способен, наполняло ее испуганной гордостью.

Потом впереди низкая кровля приподнялась, правая стена распахнулась в некий сводчатый зал, стук молотков пошел прямиком через воздух, а не тайным путем сквозь камень. На той стороне пустого промежутка фигуры, которые, склонившись, трудились над боковым участком породы, теперь выпрямились и повернулись; их свечи уставились на пришедших. Позади них три закрепленные свечи горели, как алтарные, на ярко-красной стене.

Пока мужчины разговаривали, наклоняясь обследовать что-то идущее по стене наискосок, разглядывая образцы породы, которые горный мастер выбирал и показывал им, Сюзан стояла поодаль. Сосредоточенностью группа напоминала ей священнослужителей, творящих обряд. Уразуметь, о чем они говорят, она не пыталась, смутно поняла только, что рудная жила то ли ведет себя не так, как надо, то ли идет не туда, куда надо, и что мистер Кендалл склонен кого-то в чем-то винить. Оливером он недоволен или еще кем-то, ей было неясно, но ее слишком завораживали картины, которые они составляли, блики и отблески от каменных плоскостей и граней, тени, поглощавшие целые углы и закоулки забоя, чтобы беспокоиться об этом сейчас.

Сколько жизни было в лицах шахтеров, до чего красноречивы были позы, в которых они сидели и стояли, дожидаясь, пока боссы покончат с тем, для чего пришли! Какие чудеса творил переменчивый, неверный свет со смуглой щекой, с усами, с белизной зубов, с блеском косящихся на нее глаз! Это было совершенно не похоже на то, что она изображала раньше, ничего общего с ее опубликованной графикой – с прессами для сидра, овчарнями, тихими дорожками, задумчивыми девами, эпизодами из сельской жизни; но эта сцена, контрастная и смутно зловещая, отозвалась в ней. Точно святые в пещере или бражники в темном голландском погребке. Изгиб совковой лопаты давал оловянный отблеск, приводя на ум пивные кружки Тен Айка [66] , и даже пуговицы на комбинезонах не были безжизненны.

66

Конрад Тен Айк (1678–1753) – американский серебряных дел мастер.

Она сделала усилие, пытаясь увидеть в мексиканских рудокопах бесплотных мертвецов, слетевшихся к пришельцам, которые явились с вестью из мира живых, – но нет, на тени они не походили. Корнуольцы с их бледными одутловатыми лицами сгодились бы для этой фантазии лучше. Этих смуглокожих даже подземелье не заставило побледнеть; их похорони – они все равно будут яростно живы. Она стояла, запечатлевая их в памяти, чтобы нарисовать позже.

– Так надо было сразу, – услышала она, как мистер Кендалл выговаривал мексиканскому мастеру. – Сразу, при первом подозрении, надо было идти к Уорду или ко мне, а не гадать и не валять дурака. Теперь мы не узнаем, пока не взорвем эти шпуры. Продолжайте.