Угол покоя

– Оливер, я рада! – Она не сомневалась, что рада. Она воодушевилась, вспыхнула, словно это ее оскорбили, ей бросили вызов. Она скорей готова была спуститься с горы с ребенком на руках и без всякого имущества, только с тем, что на ней надето, – хотя надетое выглядело бы безупречно, – чем уступить единую пядь, чем просто даже признать существование Лоуренса Кендалла. – Я не могла бы тебя уважать, если бы ты остался, – нетвердо проговорила она и взялась за его руку повыше локтя, жесткую, как дубовая ветка. Он странно, свирепо оглядывался по сторонам, как будто искал, куда плюнуть. – Что случилось? – спросила она.

– Ха! Что случилось? Он спустился и велел мне взять строительную команду, вывести ее через штольню Дэя и снести дом Трегонинга.

– Что?

– Трудно поверить, да? Вот ровно этого он хотел. Команда сейчас этим занимается, бедняга Чепе над ней начальствует.

– Но снести дом? Зачем? Ради какой выгоды?.. Он уже уволен.

– О, конечно! – сказал он. – Разумеется. Он уволен, ему не разрешили ничего продать. Но этого мало, урок надо вдолбить. Дом Трегонинга был его собственный, другой управляющий, до Кендалла, позволил ему построиться на земле компании за арендную плату доллар в год. Чтоб удержать умелого работника. И вот Кендалл сейчас этот дом сносит и землю саму выжжет. Там уже тридцать китайцев растаскивают доски и все прочее, а корнуолки просто стоят толпой на холме и смотрят. Ни слова не говорят, как будто глядят на повешение. Даже странно, что он всю семью его не повесил или не согнал с горы собаками. Они стоят отдельно, тоже смотрят. Из соседей никто даже заговорить с ними не смеет.

– Надеюсь, ты, душа моя, с ними поговорил. Поговорил, да?

– Да. – Он посмотрел на нее боковым, извиняющимся, беспокойным взглядом, и все у нее внутри стянулось от жалостного сочувствия ему. Она никогда еще не видела его расстроенным. Он был немногословен, он всегда владел собой. Это бесчинство вывело его из равновесия, его трясло, как собаку. Ей захотелось прижать его голову к груди, и качать его, и говорить ему: ничего, ничего, это не твоя вина, ты сделал все что мог, такое зверское место здесь. – Надеюсь, ты не станешь меня упрекать, – сказал Оливер. – Я все деньги ему отдал, что у меня были, двадцать долларов, кажется.

– О, душа моя, конечно, ты правильно поступил! Это было великодушно.

Она цеплялась за его руку, прижималась к его жесткому телу, которое конвульсивно дергалось. Глаза его были расширены, словно он пытался что-то увидеть в темноте; он со свистом дышал сквозь зубы.

– Знать бы, – сказал он. – Черт, да знаю я. Он не зашел бы так далеко просто ради правила компании или чтоб припугнуть ворчунов. Если б это не был абсолютно рассчитанный шаг против меня, он бы не посмел вот так прийти ко мне и попытаться взвалить на меня грязную работу. До чего же мерзко, бедному Трегонингу из-за меня так крепко досталось.

– Я почти жалею, что ты, душа моя, его не побил.

– А…

Он дергался и трясся; она не отпускала его.

– Но сейчас, – сказала она, – ты, душа моя, хотя бы можешь все объяснить мистеру Смиту и мистеру Прагеру.

Но он недовольно, брезгливо скривился.

– Пускай Кендалл объясняет.

– Но ты же знаешь, что он скажет!

– Конечно. Неподчинение, возбуждение недовольства среди рабочих. Взбесился и уволился. Очень жаль, многообещающий молодой человек – и такие вредные суждения и такой дурной характер. Да какая мне разница, что он скажет.

– И ты позволишь ему тебя оболгать?

– Я лучше позволю ему себя оболгать, чем буду иметь с ним дело или даже думать про него пять лишних минут. Если они так плохо меня знают, что поверят его лжи, – ну, значит, дело совсем скверное. – Таким же холодным, как у Кендалла, взглядом он прошелся по потолку веранды. – Этот дом, интересно, он тоже снесет? Может быть, мне стоило бы его опередить. Я до вечера успею разобрать эту веранду. Она наша, мы за нее заплатили.

Хотя она знала, что это всего лишь горькая шутка, ей стало зябко: пришла мысль об их собственном отъезде. Сколько у них времени? Сорок восемь часов, как у Трегонинга? Но она не смела спросить, пока Оливер хоть немного не успокоится. Она сказала:

– Пусть он одержит свою ничтожную победу. А ты, душа моя, уходя, будешь знать, что все выполнил, что требовали, и даже больше, и выполнил с честью.

Ну, это бабушка, узнаю. Как там у Мильтона в “Потерянном рае”? Мы проиграли бой. Что из того? Не все погибло. Честь сохранена.

Из дома выглянула мисс Праус с ребенком на плече поверх салфетки, увидела, что у них приватный разговор, и тихонько ретировалась. Но от ее вида на Сюзан навалилась такая гора ответственности и затруднений, что она не сдержалась:

– А как же быть с Мэриан? Ведь у нас, конечно, не будет на нее средств.

Он сумрачно смотрел на нее, ничего не говоря.

– И с Лиззи. Куда она пойдет?

– И с Чужаком, – сказал Оливер. – Ну, ему не так плохо, он может вернуться к мамаше Фолл.

– Ох, Оливер, прости меня, прости!

Она прильнула к нему с плачем. Почувствовала его губы на своей макушке.

– Это ты меня прости, – сказал он. – Это всё я. Мы не так с тобой задумывали.

Она не хотела позволить ему винить себя; стала отрицательно качать головой, не отрывая лица от его груди.

– Нет, душа моя, ты не мог иначе.

– Мог заняться тем, чем занимается сейчас Чепе.

Теперь она отстранилась от него, посмотрела ему в лицо.

– Только не ты! Это ниже тебя! – И немедленно добавила, снисходя к несчастному, загнанному в угол Эрнандесу: – И мы не настолько бедны.

Его глаза, глядевшие в ее устремленные глаза, дрогнули, словно от смущения или стыда, и он, прерывая взгляд, снова прижал ее к себе.

– Ты молодец, Сюзан, – сказал он. – Ты чистое золото.

Вновь она отклонилась, посмотрела на него.

– Сколько нам еще тут быть? Он попробует нас выселить?

– Лучше его спросить. Нет, мы пробудем здесь ровно столько, сколько нам нужно. Тебе еще нарисовать рисунок-другой, а мне доделывать карту, это самое меньшее две недели.

– Доделывать карту? Зачем? Не надо!

– Мне надо.

– Но для чего? После всего, что он…

– Для моего личного удовлетворения, – сказал Оливер.

Ей тут же стало понятно, что в этом он непоколебим. Она может сколько угодно ему возражать – он не будет отвечать. Но карту окончит – карту, которой ему никто не заказывал, которую он вычерчивал в свободное время, ради опыта, – и в день их отъезда из Нью-Альмадена он кинет ее Кендаллу на стол – нет, до этого, пожалуй, не дойдет, он, скорее всего, пошлет ее мистеру Смиту или мистеру Прагеру. Она не понимала этого его упрямства, которое заставляло его мучить себя. Но, так или иначе, он не был мелок, и это она в нем ценила.

– И куда же мы? – спросила она. – В Сан-Франциско?

– То есть к Конраду и Мэри? Вряд ли стоит обременять их этим.

– Я не имела в виду – жить у них.

– Даже если мы поселимся отдельно, они будут чувствовать себя обязанными. А я не хочу их ни к чему обязывать. Да и не по карману нам семейное жилье в Сан-Франциско.

– Куда же тогда?

– Мне надо будет поехать туда одному, – сказал он. – Только в Сан-Франциско у меня есть шанс найти новую работу. А для тебя и ребенка миссис Эллиот, может быть, подыщет симпатичное жилье в Санта-Крузе, что-нибудь недорогое, в тихом месте и на берегу.