Угол покоя

– Почему?

– Почему? Ну, во-первых, он был то в Денвере, то в Ледвилле, ездил туда-сюда и был слишком занят, чтобы отвлекать его такой новостью. А потом он отправился в горы, там очень ненадежная почта. Я не хотела, чтобы мои письма попадали в чужие руки. В таких местах люди иногда настолько голодны до любых новостей, что просто берут и читают чужие письма.

Темные глаза смотрели и смотрели на нее.

– Это настоящая причина?

– Нет.

– Что же тогда?

– Почему ты спрашиваешь? – На секунду, вспышкой, к Сюзан вернулась досада. – Не интересует он тебя на самом деле.

– Он меня интересует, потому что меня интересуешь ты. Почему ты ему не сообщила?

– Испугалась, что он решит, что с двумя детьми должен будет ухватиться за любую работу, какая подвернется. Мне хочется, чтобы он нашел правильное место, которым будет доволен и где сможет показать, на что способен.

– Ты позовешь его на роды?

– Не хочу, чтобы он приезжал, пока не найдет то, что его устраивает.

– Но когда найдет, позовет тебя, и ты поедешь.

Сюзан с трудом перевела дыхание. Тяжело было держаться под напором глаз.

– Огаста, если бы профессия твоего мужа потребовала его отъезда куда-нибудь далеко и он тебя позвал, разве ты не поехала бы?

– С четырехлетним ребенком и с новорожденным? В дикие места?

– Мне жаль, что ты плохо к нему относишься.

Огаста на миг возвела глаза к потолку. Встряхнула Сюзан за плечи.

– Разумеется, я хорошо к нему отношусь! Как я могу плохо относиться к близкому тебе человеку? Но тебя-то, моя милая, я люблю, понимаешь? Он увел тебя от нас на пять лет, он забрал тебя из мира, где твое законное место. Томас прав, ты – замечательная. Ты даже замечательней, чем была.

– Значит, вреда он мне не принес, – сказала Сюзан и высвободила плечи под нахмуренным взглядом наклонившей голову Огасты. – Как бы то ни было, не волнуйся, он не так скоро меня позовет. Ему не везет и не везет, бедному. “Волчий зуб”, похоже, не ахти какой рудник, и одному Богу известно, найдет ли он что-нибудь в окрестностях Бойсе.

– А на Востоке инженеру делать совсем нечего?

– Разве только он с положением и пользуется спросом, как мистер Прагер. И Оливер… я не знаю… пристрастился к Западу, он там счастливее.

– За твой счет.

– Плохо ты к нему относишься, – сказала Сюзан. – У него колоссальные способности, ты никогда его не видела в том, в чем он силен. Когда он найдет место, где захочет быть, я к нему поеду хоть с младенцем, хоть без.

Она крепко зажмурилась, ощущая растущую головную боль. Когда открыла глаза, полутемный коридор поплыл. Теперь ей полночи лежать без сна.

– Но я знаю, что это будет нескоро, – сказала она, – и, Огаста, мне жаль только наполовину!

Ее руки взметнулись к подруге, и она припала к ней, зарылась лицом в жесткий шелк. Чуть погодя отвела голову назад и заговорила, обращаясь к бриллианту, который вспыхивал, гас и снова вспыхивал на шее Огасты:

– Ты сделала вид, будто решила, что между мной и Фрэнком Сарджентом есть что-то. Ничего нет – но я все равно виновата. Что же это за жена, которая наполовину хочет, чтобы мужу продолжало не везти и она дольше из-за этого пробыла подле кого-то другого? Подле тебя.

2

Она шла на кухню, когда увидела, что он приближается по дорожке с саквояжем в руке и с перекинутым через плечо плащом. Он обыскал глазами веранду, наклонился заглянуть в кухонное окно. Она открыла дверь, и он, прыгнув через три ступеньки на веранду, обхватил Сюзан. Стал покачивать ее взад-вперед, его губы втиснулись ей под ухо. В конце концов немного отстранился и оглядел ее, словно ища симптомы болезни.

– Как ты, Сюзи?

– Прекрасно, все прошло наилучшим образом. Но ты-то как? Боже мой, до чего долго!

– Никогда больше не поступай со мной так. – сказал он.

– Я не хотела тебя беспокоить.

– Беспокоить? Беспокоить меня? Где она? Можно взглянуть?

– Наверху, спит.

– А где все остальные? Где Олли?

– В саду с папой. Мама, Бесси и ее дети отправились в Покипси за покупками.

– Мы одни, значит. Хорошо. – Его ладонь ощупывала ее плечо и шею; потом взялась за ее шею сзади и держала так, почти обхватила, большая и теплая. – Ах, Сюзи, как ты на самом деле?

– Прекрасно, честно тебе говорю. Не помню, сколько дней уже на ногах. Даже немного поработала над гранками романа.

– Ты с ума сошла. Тебе надо лежать в постели.

– Ты что, почти три недели уже. Я отлично себя чувствую.

Но по лестнице поднималась медленно, держась за перила, переступая одной ногой и подтаскивая к ней другую. Он двигался следом, и его не убеждала яркая улыбка, которую она посылала ему через плечо.

– Тебе можно подниматься по лестнице?

– Можно, если не спеша.

– Дай я тебя понесу.

– Господи, ты и правда готов меня в постель уложить!

– Ты не заботишься о себе.

– У меня лучшие советчики, чем вы, мистер Уорд. Мама и Бесси уложили бы меня в постель, если бы считали нужным.

В ее комнате наверху он встал над корзиной и приподнял уголок розового одеяльца, чтобы взглянуть. Стал тихо рассматривать дочь. Сюзан была уверена, что если дитя проснется и увидит над собой его незнакомое лицо, то плакать не будет.

– Ты назвала ее Элизабет.

– В честь папиной мамы и Бесси. Но это не окончательно, ты, может быть, хочешь другое имя.

– Элизабет – чудесно. Только надо будет звать ее Лиззи, Бетси или еще как-нибудь, чтобы не путать с твоей сестрой. – Он мягко опустил край одеяла. Его глаза, очень голубые, встретились с ее глазами. – Hecho en Mejico [139] , – сказал он.

– Да. Вот что мы с тобой оттуда вынесли.

Ветер за окном зашелестел листьями клена, занавеска колыхнулась в комнату и зацепилась за корзину. Сюзан отвела занавеску и приспустила раму полуоткрытого окна. Когда вновь подняла взгляд, Оливер все еще смотрел на нее.

139

Сделано в Мексике (исп.).

– Сюзи, ты считаешь, я не имел права знать?

– Что бы ты сделал? Это бы только тебя обеспокоило.

– А когда мужчина получает письмо, где говорится, что его жена родила, а он даже не знал, что она беременна, – это его не беспокоит?

– Прости меня. Наверно, я допустила оплошность. Я просто…

Ее ум метался из угла в угол, в чувствах была путаница. Она и признавала за ним право винить ее, и сердилась на него за это. Она прекрасно понимала, почему не раз, взявшись было написать ему, останавливала себя. В нем таилась угроза спокойному обиходу милтонского дома, ее возрожденной близости с Огастой и Томасом, ее положению художницы и писательницы, известной публике и ценимой ею. Его супружеские притязания ей хотелось отодвинуть в будущее. Месяц за месяцем он был для нее чуть ли не фотографией только, снимком любимого человека, чье отсутствие печалит, но лишь слегка; она могла вынуть его, когда захочется, поплакать над ним и снова убрать. А потом, когда можно было бы уже сообщить, когда она твердо вознамерилась дать ему знать заранее, чтобы успел приехать, если сможет, от него пришло письмо с его собственными новостями. И сейчас ее губы, разомкнутые для извинения, сердито и обиженно напряглись; только что она была податливой и любящей – и вот уже, запинаясь и сбиваясь, возвращает ему его упрек.