Угол покоя

Он шагнул к ней, и в какой-то панике из-за того, к чему его – только его, или ее тоже? – могут подтолкнуть чувства, она схватила со стола неоконченный рисунок. Фрэнк и Олли поят лошадей у реки. Гибкий высоченный Фрэнк наклонился к мальчику, слушая его, а тот, подняв к нему лицо, что-то рассказывает или спрашивает. От двух фигур веяло доверием. Лошади тянули шеи к воде. Это мог быть любой момент, случайно выхваченный из двух с лишним лет. Держа блокнот между собой и Фрэнком, чтобы – что? отвлечь его им? узнать его мнение? сделать прощальный подарок? отгородиться? – она смотрела на него в смятении, почти в страхе.

Он встал на расстоянии протянутой руки. Она так часто его рисовала, что могла нарисовать с закрытыми глазами. Десятки раз старалась передать особую теплую вглядчивость его глаз. Сейчас они попросту пылали, уставясь на нее. Она ожидала от него поцелуя; тогда она поцелует его в ответ, сердечно и половинчато потворствуя ему.

Его руки были опущены, висели по бокам. Он сказал:

– Пора уже мне было выметаться. Давно пора.

– Не говорите так. Вы еще вернетесь.

– Как знать.

– О, Фрэнк, вы непременно вернетесь! Вы должны! Когда нам наконец улыбнется удача, вы вернетесь, все вместе построите канал, и мы опять будем счастливая семья.

– Счастливая семья, – повторил Фрэнк. Его взгляд изменил направление, и она в остром смятении поняла, что он смотрит прямо на ее выпуклый живот. – Которая увеличится, – сказал он.

Кровь жарко бросилась ей в лицо. Она настолько по-семейному относилась и к нему, и к Уайли, что даже не пыталась, как поступила бы скромная женщина в городе, скрыть от него свою беременность. Да и как бы она могла, видясь с ним постоянно, завтракая, обедая и ужиная с ним, рисуя его? Она опустила голову и сказала его сапогам:

– Первый раз за все время я услышала от вас что-то неджентльменское.

Он ответил не сразу.

– Тогда простите меня, – промолвил он наконец. – Но… вы думаете, легко мужчине… у которого неисцелимая болезнь… видеть…

Она подняла глаза. Его взгляд жег и иссушал ее, но она поневоле спросила:

– Что видеть?

– Вас, – сказал Фрэнк. – Видеть это… подтверждение… того, насколько вы принадлежите другому.

– У меня уже есть дети.

– Но они рождались не при мне!

Она приложила ладонь к пламенеющему лицу и повернулась к нему спиной, словно избавляя бугрящийся живот от свирепой хватки его глаз. Через несколько секунд послышались его шаги к выходу. Она не оборачивалась, молчала, но стояла с опущенной головой, крепко прикусив губу.

Немного погодя выглянула в широкое окно, смотревшее на реку, и увидела его, Оливера и Олли, за которыми наблюдали Нелли и Бетси, – всю семью, кроме себя самой, – за разбором палатки. Его складная кровать, столик, складная табуретка и сундук стояли на вытоптанном и выцветшем прямоугольнике, который был его полом. Его жизнь была теперь выворочена напоказ, как мышиное гнездо у подножия лавового утеса.

Еще немного погодя она протянула ему руку и сдержанно попрощалась. Если Оливер заметил, что она не поцеловала его, как поцеловала Уайли, то не подал виду.

Перепрыгиваем в лето 1885 года. Она была раздавшаяся, одышливая, срок подходил. Будь она коровой – ушла бы, нагруженная ожиданием, в кусты. Будь собакой – забилась бы под какой-нибудь сарай. Но она была Сюзан Уорд и пыталась работать. К этому времени, после трех лет существования Горнодобывающей и ирригационной компании Айдахо, Сюзан обеспечивала более половины дохода, на который они жили. Из любого мельчайшего эпизода, как из рудной жилы, старалась добыть полезное, любое событие проирригировать; она не проживала свою жизнь как жизнь, она писала и рисовала ее.

В каменном доме-землянке, занавешенном в жару, было тихо. Миссис Брискоу – это недоразумение, которое должно было сойти за акушерку, – куда-то ушла. Оливер возился со своей миниатюрной оросительной системой для огорода, Вэн, как всегда по субботам, проводил выходной день в городе. Она чувствовала себя одинокой, брошенной; она с материнской теплотой думала об Уайли, который с ними переписывался, и с тревожным смущением – о Фрэнке, который бесследно пропал, продвигаясь с “Орегон шортлайн” к тихоокеанскому побережью.

Из комнаты Нелли донесся невнятный обрывок то ли урока, то ли разговора. В своем отупелом состоянии Сюзан не сразу отличила его от жужжания мухи, застрявшей между занавеской и окном.

Работать было невозможно. Взгляд то и дело терял четкость, в голове пульсировало. Каждые несколько секунд живое внутри нее перекатывалось или брыкалось. Сюзан понесла его в спальню и легла на спину, чтобы дать ему как можно больше простора, но даже тогда оно не успокоилось. И в спальне тоже была муха, большая противная мясная муха, жужжавшая, как шмель.

Сюзан лежала неподвижно, широко раскинув руки и глядя на грубые стропила и кровельные доски. Там виднелись отпечатки ступней и тачечных колес, оставшиеся с тех пор, когда с цементным раствором на подошвах все устремлялись то к корыту для перемешивания, то к куче досок и балок. Эти следы могли бы навести ее на мысль о хорошем времени до того, как ожидание стало для них безнадежной рутиной. Маленькие, оставшиеся навечно отпечатки детских ножек могли бы настроить ее на сентиментальный лад. Но нет – она почувствовала спазм отвращения из-за того, насколько тут все неотделанно и неопрятно, и подумала, что неплохо бы Оливер пришел с кистью и ведром и отскреб потолок, привел его в должный вид.

Ее ноги судорожно дергались – в ее поколении подобное называлось болями роста. Изучив болезнь, поразившую мой собственный скелет, я мог бы сказать ей, что они говорят о нехватке кальция, – я, страдая от избытка кальция там, где не надо, ничего бы против них не имел. Она считала, что это у нее нервы, что ей передается нетерпеливое беспокойство еще не родившегося ребенка. Она бы не смогла намного дольше держать в себе эту раздражительную и раздражающую жизнь.

Эта жизнь лягала ее крепко, и сейчас в диковинной апатии Сюзан разгладила сорочку на бугре живота и, приподняв голову, стала смотреть, пока не ощутила мягкий удар и не увидела еле заметное быстрое выпучивание ткани. Она не хотела этого ребенка. Ее тоска брала от мысли, во что ему предстоит родиться.

В животе опять брыкнулось, ноги дергало невыносимо. Она села, поднялась на ноги и тяжело пошла к двери.

– Миссис Брискоу!

Акушерки по-прежнему не было поблизости. Сюзан прошла через общую комнату, задержалась у входа в детскую, куда вела очень узкая дверь рядом с печкой. Заглянула – пусто. Отметила про себя, что скоро уже Бетси и Олли надо будет разделить. Бетси становится слишком большая, чтобы жить в одной комнате с братом. И как с этим быть? Пристроить еще одну комнату? А куда девать нового ребенка, когда он вырастет из корзины?