Умершее воспоминание

— Не знаю, — пожала плечами моя избранница, — разные мысли не давали покоя.

Я постарался спрятать улыбку, расцвётшую на моём лице. Если Эвелин не спала почти всю ночь, значит ли это, что вчерашний вечер своеобразно повлиял на неё?

— Извини, что я так, — стыдливо сказал я, подвинув ближе к себе кружку чая.

— Как?

— Что назвал тебя Дианной… Я не хотел. Правда. Мне приснился не очень приятный сон.

— Сны про Дианну вызывают у тебя неприязнь?

— Не именно сны про Дианну, а само содержание этих снов. Ума не дам, как это всё пришло мне в голову…

Эвелин слабо улыбнулась, но я заметил нотку грусти, отразившуюся в этой улыбке. Какое-то время я пытался развлечь Эвелин разговорами, старался шутить, однако вскоре понял, что моя собеседница думает совсем о другом и что думы её глубоки.

— О чём ты думаешь? — поинтересовался я, страшась, что Эвелин всё не может забыть мой недавний промах.

Вздохнув, она подняла на меня взгляд.

— Просто пытаюсь понять, — начала она, — благодаря чему умирают человеческие воспоминания. Вот ты как думаешь?

Я в растерянности опустил взгляд. Что нужно было ответить, чтобы не обидеть её?

— Я не знаю, — сказал я, так и не найдя достойного ответа на её вопрос. — Честно. Не знаю.

— А что люди делают, чтобы намеренно убить свои воспоминания?

Этот вопрос почему-то насторожил меня, и я, натянув улыбку, пожал плечами.

— Ждут, наверное.

— Ждут, — повторила моя избранница и, переведя взгляд на свою кружку с чаем, задумалась. Она молчала пару минут. — Ты когда-нибудь старался их погубить?

— Старался, — нехотя признался я. — Эти попытки, должен сказать, ни к чему дельному не привели. Лучший убийца воспоминаний — это время. Со временем всё забывается.

— А воспоминания о человеке не всегда гибнут вместе с человеком, ведь правда?

— Правда, — несколько удивлённо ответил я. — Даже время не губит их, мы же помним, например, о людях, которые жили в прошлом, позапрошлом столетии, да и тысячу лет назад. Другое дело — воспоминания самого человека.

— А с ними что?

— Они как раз умирают вместе с самим человеком. Они были его, жили в нём, и он жил ими, а потом мгновенье — и уже ничего нет. Ни человека, который жил воспоминаниями, ни воспоминаний, которые жили в человеке. Говорю же, со временем всё забывается.

Эвелин, выслушав меня, улыбнулась.

— Когда-то и наши воспоминания навсегда умрут, — сказала она с не проходящей улыбкой.

Я несколько испуганно взглянул на собеседницу.

— Не нужно думать об этом, Эвелин…

— Как не думать о том, чему суждено случиться? — покачала головой она. — Ты ведь засыпаешь каждый вечер и каждый вечер думаешь о том, как проснёшься завтра утром, как встанешь, как продолжишь жить, видеться с друзьями, смеяться вместе с ними… Ты неизбежно думаешь о том, что будет.

— Да, но каждый вечер я думаю ещё и о том, что следующим утром я могу и не проснуться.

— Ты ведь всё равно думаешь о том, что будет.

— Но пробуждение не наступит. Значит, я думаю о том, чего в итоге не будет.

Эвелин засмеялась, и я, обрадованный её смехом, рассмеялся тоже.

— Глубже мыслить не нужно, — с улыбкой сказала она, — суть одна и та же.

— Может, ты и права. А о чём ты думала, засыпая сегодня?

Опустив глаза, она на несколько мгновений замолчала.

— О том, наверное, — начала Эвелин, заглянув мне в глаза, — о чём мы говорили с тобой перед сном.

Я затаил дыхание, но не решился больше ничего спросить и ничего ответить. Если Эвелин помнила наши вчерашние разговоры, значит, она помнила и поцелуй… Почему же она не заговорила об этом первая? Наверное, она просто была слегка смущена всем этим. Надо было дать ей время, чтобы свыкнуться с той мыслью, что наши с ней отношения поднялись с дружеского уровня и больше никогда не опустятся на него снова.

Теперь я знал, как можно было назвать наши отношения, и слово «дружба» явно к ним не вязалось. У нас с Эвелин была платоническая любовь. Да, мы любили друг друга, и эта любовь, как я считал, была на очень высоком уровне. Наши чувства не сводились к физическому, они были чисто духовным проявлением, и это одновременно меня восхищало и удивляло. Говоря начистоту, я никогда и не думал, что такое может быть, тем более в сегодняшнем опошленном и грубом мире. К тому же я всё ещё не мог доверять той одурманивающей мысли, что я любим Эвелин. Доверять ей — это в моей голове сводилось к безумству.

Допивая чай, я написал сообщение Джеймсу, желая выяснить, какой исход имела его вчерашняя ссора с Изабеллой. Но кончился завтрак, после завтрака прошёл час, а ответа всё не было. Начиная отчего-то беспокоиться, я позвонил ловеласу в отставке. Трубку он, как можно было догадаться, не поднял.

Что могло случиться? Да ничего. Возможно, Джеймс просто оставил телефон на первом этаже, а сам дрыхнул на втором. Однако повод для волнения у меня отчего-то нашёлся. Я начал нервничать.

— Что не так? — забеспокоилась Эвелин, очевидно, заметив моё волнение.

Я улыбнулся, чтобы показать ей, что беспокоиться абсолютно нечего, и осторожно спросил:

— Помнишь, что произошло вчера на вечеринке Джеймса?

Она слегка нахмурилась и переспросила:

— На вечеринке Джеймса?

— Да. Мы были там вчера.

— Я помню, что мы были там вчера. Я не помню, что происходило… Совершенно ничего.

Эта новость одновременно огорчила и обрадовала меня.

— Просто именинный торт девушки Джеймса оказался на полу, — слабо улыбнулся я. — Обидно немного. Он был красивым и, наверное, очень вкусным.

Эвелин тоже обнажила зубы и нежно накрыла мою ладонь своей.

— Что тебя беспокоит? — тихо спросила она.

Меня тронули её забота и деликатность, с какой она задала последний вопрос. Может быть, Эвелин предполагала, что моя тревога связана с моей душевной болезнью, но из осторожности не стала спрашивать об этом напрямую.

Сжав её руку, я поджал губы и ответил:

— Джеймс что-то не отвечает. Но ничего, я думаю, он просто спит, только и всего.

— Да. Не тревожься напрасно, это вредно.