Умершее воспоминание

В ответ на этот вопрос у меня больно кольнуло в затылке, и я, поморщившись, сказал:

— У меня голова болит. В области затылка.

— Как сильно? По шкале от одного до десяти.

— Восемь, наверное… Где-то так.

— И часто это у вас? — продолжал задавать вопросы мистер Дэниелс таким образом, будто эти вопросы, как и все возможные варианты моих ответов, были приготовлены и продуманы им заранее.

— Раза два в неделю…

— А ваша работа отнимает много физических сил?

— Достаточно, — ответил я, кивнув. — Вечерами, после работы, случается такое, что у меня болит голова, причём очень сильно. А ещё боль настигает меня утром, после бессонной ночи.

— Это всё переутомление, — утешающим тоном проговорил невролог. — Чтобы избавиться от боли, я советую вам выделять больше часов для сна. Спите хотя бы на пару часов больше того времени, что проводите за работой. Переутомление может привести к более серьёзным расстройствам. А теперь могу ли я вас попросить пройтись по кабинету на пятках? Лучше будет, если вы снимете обувь.

Я удивился, но постарался не выдать этого своей мимикой и послушно выполнил просьбу доктора. Он внимательно наблюдал за мной, после чего вновь пригласил меня присесть.

— Переутомление — это единственная ваша жалоба, мистер Хендерсон? — продолжил задавать вопросы мистер Дэниелс.

— На самом деле нет, — вздохнул я. — Я пришёл сюда вовсе не из-за этого.

И кое-как, перескакивая с одного на другое, я рассказал ему о своём расстройстве, о моём первом и на долгое время последнем посещении невролога, о том, как я вёл себя во время вспышек ярости. Всё это время мистер Дэниелс очень внимательно слушал меня.

— А что заставило вас обратиться за помощью врача?

Я немного подумал, прежде чем ответить.

— Хочу расстаться с угнетающими мыслями и дурными предчувствиями, — произнёс я, с доверием и большой надеждой глядя на доктора, — не хочу, чтобы мои отношения с людьми зависели от моего настроения.

— Добровольное желание — это очень хорошо. В таком случае успехи в лечении вам гарантированы.

— То есть лечение возможно?

— Ну а как же? — улыбнулся мистер Дэниелс. — Повторюсь, всё, что от вас требуется, это честность. И, пожалуй, желание. Вот увидите, вы способны на очень многое.

Невролог сделал какие-то записи в своём ежедневнике, после чего снова занялся допросом.

— Скажите, а при вспышках ярости вы ощущаете, что вы — это вы? Вы помните, что с вами происходит?

— Чаще всего да. Но иногда, когда я прихожу в себя, семья или друзья напоминают мне, как я себя вёл во время вспышки, и… Я себя не узнаю. Я не помню, как произносил кое-какие слова, и просто не понимаю, как я мог их произнести.

— А ваши близкие замечали какие-либо судороги? Может, у вас при вспышках начинают сокращаться какие-либо мышцы?

Я задумчиво покачал головой.

— Нет, они мне ни о чём таком не рассказывали…

— Хорошо. Теперь, мистер Хендерсон, расскажите мне, лечились ли вы самостоятельно?

Я печально вздохнул.

— В моей жизни был такой момент, — начал я, — когда я просто не мог позволить себе выйти из себя… И я начал принимать кое-какие лекарства, которые позволяли мне в относительной степени контролировать свои эмоции.

Мистер Дэниелс спросил меня о названии лекарства, и я сказал ему.

— Как долго вы принимали эти таблетки?

— Около двух месяцев, наверное… Но к концу приёма лекарство уже перестало помогать мне, к тому же из-за таблеток у меня начал болеть желудок.

— Так, — произнёс врач, опустив глаза, — с этого момента вы без моего назначения никаких лекарств больше не принимаете. Договорились?

Я молча кивнул.

— Теперь давайте я осмотрю вас, и, думаю, уже можно будет написать заключение, — сказал невролог и снова надел очки. — На кушетку, пожалуйста.

После осмотра мистер Дэниелс написал заключение. В графе «диагноз» было выведено: «Не установлен». Я вопросительно взглянул на доктора.

— Не думаю, что мы скоро с вами расстанемся, — ответил на мой не прозвучавший вопрос он, — после первого сеанса крайне тяжело поставить точный диагноз. Поэтому, если вы не против, я назначу вам ещё один приём и, думаю, подключу к своей работе психолога. Не смотрите так, мистер Хендерсон, нам ведь нужно понять, что с вами происходит. Может, это не расстройство вовсе, а… скажем, нетипичные проявления затянувшейся депрессии. Мне нужно немного понаблюдать за вами.

Мистер Дэниелс дал мне направление на следующий приём, который должен был состояться в субботу, через два дня. Попрощавшись с доктором, я вышел из кабинета и какое-то время простоял у двери, бессмысленно глядя на направление. Кажется, в приёме не оказалось ничего страшного… Делиться со специалистом тем, что тебя беспокоит, это даже… приятно. Я почти физически почувствовал, как с моих плеч свалился тяжёлый груз, когда я переложил свои проблемы с больной головы на здоровую. Да, приёмы у невролога определённо пойдут мне на пользу; единственное, что раздражает, это бесконечный поток вопросов… Так стоило ли идти на второй приём? Конечно, стоило! Терпеть вопросы проще, чем терпеть проявления болезни. Хочу я избавиться от того, что мучает меня всю мою сознательную жизнь, или не хочу?

Я медленно побрёл вдоль коридора, наполненного людьми. Слова мистера Дэниелса о том, что моё расстройство, может, и не расстройство вовсе, заставили меня глубоко задуматься. Как бы я жил дальше, если бы узнал, что на самом деле никакого расстройства никогда и не было?.. Оно ведь шло со мной нога в ногу всю мою жизнь, а признать, что его нет, означало бы взять на себя ответственность за все поступки, совершённые мною во время так называемых вспышек гнева. Значит, все резкие слова, когда-либо вырывавшиеся у меня, были настоящими. Значит, и то, что я сделал с Чарис, — это я, это не моя болезнь. Эти размышления породили вполне логичный вопрос: а готов ли я признать, что расстройства нет?

За размышлениями я отвлёкся и, не заметив, что дверь одного из кабинетов отворилась, ударился об неё.

— Ой! — с сожалением пискнул чей-то мужской голос, — прошу прощения… С вами всё в порядке?

Я посмотрел на того, кому принадлежал голос, и, с удивлением сдвинув брови, как-то неосознанно проговорил:

— Всё нормально…

Передо мной стоял очень знакомый молодой человек; в руках он держал коробку, наполненную разным хламом. Получше разглядев меня, он, видимо, меня узнал, отшатнулся и несколько побледнел.