Умножители времени

– Мне их дал Джеймс Гордон. Они от... вашего... папеньки передавались

в его роду.

– Понимаю. Почему он не приехал на встречу со мной сам? Почему

поручил это непростое дело вам?

– Он - инвалид, а я его... близкий... коллега и товарищ...

Глеб не должен был ничего рассказывать о клубе.

– Нет, не то. Не договариваете, - обиделась Мона.

– Да, не имею пока права. Ах, да! Я ведь ваш дальний родственник. Об

этом больше знает, быть может, мой дядя, Алекс Яковлевич Юсов. Я говорю

это... так... потому что я ещё не осознал этого. Честно, о том, что я и дядя -

родственники Якова Вилимовича Брюса, я узнал четыре дня назад. От

Джеймса. И о вашем существовании. Но то, что вы и Даниэла - дочери Брюса,

не знает ни Джеймс, ни, думаю, дядя. Я с ним не говорил. Он живет в

69

Петербурге. Джеймс - его приятель, и он, узнав случайно, что я еду на курорт в

Карловы Вары, рассказал о вашем тревожном звонке ему. Дал карты, доверил...

А почему вы с сестрой прежде не искали каналы, встречи...?

– Да потому что резко хуже нам стало лет пятнадцать назад. А до этого не

хотелось, чтобы наш секрет был раскрыт. Кроме того, если уже совсем честно,

жить более и не хотелось. Что ещё может преподнести жизнь? Все было! Но

когда на моих глазах у Даниэлы начали выпадать волосы, портиться зубы,

дрябнуть кожа, тускнеть взор... Я ужаснулась, пожалев её, а она меня... Хочу

жить!

"Вот он мой сон!" - подумал Глеб.

– Время позднее, Мона. Я даже не знаю, что сказать на прощание.

Хочется чего-то доброго.

– Скажите "доброй ночи".

– Доброй ночи, - душевно произнес Глеб.

– И вам доброй. Уходите голодным... Эх, и я ничего не откушала.

Надоела... эта еда. Хочется... пирожок с небом. На сеансы нет смысла ходить.

Я распишусь потом, где надо - И жду завтра в семь. На прежнем месте.

Голодным, - она поцеловала его в щёку и направилась проводить гостя.

Кто может сказать: как и почему возникает любовь? Даже влюбленность.

Или успех. С каких аккордов начинает звучать мелодия любви? Строя ещё нет,

замысла нет вообще, лишь касание руки, движение глаз. Шорох, запах,

дуновение... Предчувствие любви. И попадание! Он ведь, этот Амур, и не

целится особо. Так, играет.

Автор говорит не о Глебе. Пока не о нём. А вот стрелу в области сердца у

Моны он заметил! Заметил - и хорошо. А далее разглагольствовать о том,

возможно ли полюбить старше себя, но не старого человека, считаю делом

пустым. Пусть этот Глеб хотя бы попытается. Иначе, зачем автору писать

такую уйму букв, да ещё складывать их в слова, слова в лад и в смысл.

Мона снова не может уснуть. Снова принимает сильное снотворное. А

70

утром не только "купание" в росе, утром ещё и кокаиновая "дорожка"... Она

старалась не думать. Ни о Начале, ни о Конце. Ни о чём. Но образ Глеба

вставал перед глазами снова и снова. Почему же? Скорее всего, что в лице

Глеба Мона усмотрела всё ещё дорогие её сердцу черты лица Эриха, его манеру

говорить. У Глеба, правда, эти черты крупнее, выпуклее, что ли. Губы,

выразительнее, скулы, больше нос и уши. Но эта приподнятая в вечном

удивлении, как крыло, левая бровь, это по-лошадиному вечно грустное

"обиженное" лицо. И тревожное. У Ремарка-то это чаще по утрам, после

очередного "возлияния" кавальдоса. Потом она думала о руках Глеба, крепких

больших пальцах. Ей, может быть, чудилось, что в этих руках он держит нить

Ариадны, которая выведет, обязательно... Она так устала от вечных жизненных

раздвоений во всем. А хочется пройти по прямой, радостной дороге. По тому

отрезку жизни, где люди веселы, смеются. Да, бедняжка: ни отца, ни юности у

неё не было, той, беззаботной. Вообще в её жизни давно не было Праздника.

Необходим Праздник! Пусть не тот, который "всегда с тобой", а тот, что будет

помниться хотя бы лет пятьдесят. Нужно и можно кое-что предпринять,

расцветить свою жизнь, добавить приключений.

А что Глеб? Надтреснул, друзья мои, внутренний отрегламентированный

мир Всеволожского Глеба Сергеевича, профессора и дипломата, астролога и

нумеролога, удачливого игрока в карты. Он как будто бы растерялся перед этой

новой Большой Игрой. Не испугался, нет! Куража нет! Он должен, хочет

помочь Моне и её сестре. И видит сны. Вот сёстры тонут и тянут к нему руки, и

он берет их, и его сильные руки тащат и вот уже есть результат, но... но

скользко ногам, не во что упереться и они, тонущие, увлекают его в омут.

И сёстры уже не люди, а амфоры... Нет, говорит он себе, не бери на себя

ответственности Создателя. Ты можешь быть только Хранителем и должен

отдать эти старинные, изящные, очень дорогие амфоры в руки реставратора,

который сможет "излечить" эту сеточку мельчайших трещин на поверхности.

Вдруг эти амфоры начинают погружаться в пучину, вязнуть в

71

потревоженном песке и иле на морском дне. И уже осколки подсознания:

..."необыкновенная женщина", ..."становится ближе"..., "профессионалка,

умело подчиняет соей воле".

Под утро ему приснился ещё сон: качается, будто плывет как корабль

двуликий дом, похожий одной стороной на шотландский охотничий замок,

другой... на готический храм. В храме горят две свечи. Он, Глеб, должен

беречь огонь этих свечей... храм исчезает... Его Клуб... В клубе запах

ладана... Входит Мона. Очень красивая, нарядная. Подходит к ломберному

столику. На зелёном сукне карты. В кресле, высоком, похожем на трон сидит

человек в одном пенсне с трещиной. Держит в руках зеленую лампу, тоже с

трещиной. Коровьев? "Клетчатый" зажигает лампу, восторженно кричит:

"прошу вас, прошу!"

– Давайте же сыграем, Глеб. На интерес!
– Предлагает Мона. Она в