Уральская ёлка

Я думала, что мать опять вздохнёт, но она не стала этого делать.

— Ты мне всю жизнь врала, — я без страха и вообще безо всяких эмоций посмотрела на женщину, которая когда-то меня родила. — И не только мне. И за своё же враньё наказала меня же.

В уголках глаз я ощутила некстати навернувшиеся слёзы.

— Почему же ты не рассказала, когда я только тебе сказала? — во мне мгновенно выросло желание «дожать» её. — И молчала всё это время?

Мать долго молчала. А потом всё-таки ответила:

— Мне было стыдно.

— А мужу изменять было не стыдно? А чужого ребёнка на него вешать не стыдно? А называть нас последними словами за свой же косяк было не стыдно?

Я её «дожала». Потому что, потеряв самообладание, мать скалой поднялась на ноги. В её взгляде явственно читалось желание перевернуть и стол, и меня. Но мы были в общественном месте, и это сильно ограничивало пространство для маневра этой женщины.

— Тебя никто не просил на него прыгать, — ледяным голосом обожгла она сверху. — Вокруг полно…

Я её резко оборвала:

— А тебя кто просил прыгать?

Игла ненависти прошила меня насквозь, но мне было всё равно — эта самая ненависть просочилась аккурат в мою дыру и никак меня больше не задела.

Сохраняя внешнее достоинство, мать достала из пальто кошелёк и положила на стол несколько купюр, с лихвой перекрывающих стоимость нашего заказа. После этого, не глядя на меня, убрала кошелёк обратно и, высоко подняв голову, прошествовала к выходу.

Не оборачиваясь на неё, я услышала прощальный хлопок двери. И только тогда смогла немного ожить.

Я смотрела на пирожное-картошку с мягким кремовым гребешком, которые немного задевал ажурную салфетку, и оно казалось мне сделанным из пластилина. Про черноту кофе с коричневыми вкраплениями и говорить не хотелось.

Опомнилась я уже на улице, сидя на широкой скамейке без задника и слушая монотонный гул, который, словно шаман, пытался усыпить.

Вокруг меня была одна сплошная ложь. Дома, деревья и люди — все ненастоящие. А может, ненастоящей была я, и всё это мне приснилось. Или показалось. Или вообще что угодно.

Несмотря на свои не маленькие габариты, я ощущала себя совсем крохотной, и моя спина то и дело сгибалась в позвонках — хотелось стать ещё меньше или исчезнуть.

Мир вывалил на меня правду, и она оказалась мне не по зубам. И забыться каким-нибудь обманом сил тоже не было. Наверное, со стороны я сейчас очень похожа на муху в паутине. Пустая, чёрная оболочка в паутине лжи.

Сумочный ремень раскрутился и холодно сполз под мою коленку. Я вспомнила, что он совсем недавно — вот только что — поломался, и его ещё можно починить. Сдать в мастерскую

Отстегнув тонкую змейку от другой, здоровой стороны, я со всего маза выкинула ремень в урну. И, поднявшись на одеревеневшие ноги, всё-таки пошла в сторону автобусной остановки.

Люди, идущие рядом, отчего-то начали шарахаться и брать от меня в сторону. Меня это совершенно не удивило. Наверное, им просто мерзко находиться рядом со мной. Они-то нормальные. Обычные.

Рядом прошуршали щеточные жернова асфальто-очистительной машины, и меня до самых колен обрызгало всяким мусором. Джинсы приобрели грязный и жалкий вид. А дыра у меня внутри превратилась в камень.

***

Подходя к дому, становилось всё хуже. Я, сама того не желая, стала носителем знания, которое никому носить не следует.

Я не скажу ничего Витьке — по крайней мере, пока.

Солнце сегодня особенно приветливо пригревало оголяющиеся проталины и крыши домов. Соседская беспородная, но очень внимательная собака, вышла на край своего участка и подставила острую морду с кожистым носом солнцу и теплу. По дороге мимо меня, крутя педали велосипеда, проехал сосед-зожник. Звякнул мне велосипедным звонком, и я вяло махнула уже за спину.

Чем ближе становился дом, тем сильнее я замедляла шаг.

Дверь я открывала как можно тише. И постаралась прошмыгнуть в как можно более узкую щель.

Витька был в весёлом расположении духа — возился с чем-то за открытой дверцей шкафа, насвистывая себе под нос что-то весёлое.

Я опустилась на лавочку рядом со своими домашними тапками. Такими мягкими и уютными, что хотелось плакать.

Краем глаза меня зацепил Витька. Секунда понимания, и он уже смотрел на меня обоими, полностью развернувшись не только головой, но и всем корпусом.

— Марин? — чуть ли не шепотом, глядя на меня абсолютно круглыми глазами, спросил он, замерев с чем-то невидимым в руках.

Я скользнула глазами к зеркалу, присобаченному к дверце как раз открытого шкафа. Если бы не знала, что отражаюсь там именно я — решила бы, что на моём месте труп.

Нельзя ему ничего говорить.

Пусть ничего не знает.

Я смогу.

— Мы с тобой кровные…

Извини, Вить. Я не смогла.

Глава 13. Сомнения в чаду

— Хочешь ещё чаю? — заглянув на дно кружки, словно он собирался гадать, спросил Витька. Не знаю, что он собирался там «насмотреть», но мне совсем не хотелось знать никакого будущего — слишком пугающим оказалось прошлого, которого хватило с лишком.

Чая мне не хотелось, но я всё равно предельно вежливо ответила:

— Да, давай. Если тебе не трудно…

Общаться друг с другом мы старались до предела культурно, ровными, спокойными голосами. Стараясь не задевать друг друга ни словом, ни делом. Словно старые малознакомые родственники, волею судьбы оказавшиеся на одном пространстве и стесняющиеся высказать открыто, что им это всё не нравится. Наверное, от этого тихонько и умирало то несмелое, что успело между нами сложиться.

Мы не знали, как обсуждать эту тему, и она холодом ложилась между нами, строя в этой отдалённости какие-то свои злые козни, тени и ощущение чего-то рушащегося. Чего-то, что ускользало сквозь пальцы и одновременно связывало мутной паутиной чего-то неправильного.

Если бы кто-то рассказал мне подобную историю, я бы непременно встала на его сторону. Сказала бы, что он тут не при чём, он ничего не знал и вообще — пусть разбираются с этим только тот, кто наврал. Но с собой так не получалось. Я буквально кожей ощущала, что это всё — моя вина. Что я на самом деле всё знала, просто закрывала глаза на очевидное и нарочно «заиграла» с тёмной стороной. Потому что это было весело. Это было нарушением табу, но как бы понарошку, не по-настоящему. Словно детская игра, в которой всё невзаправду, и стоит сказать: «всё, я больше не играю», как её чары рассеются и все станет по-прежнему. Но на самом деле так не работает, и все твои «игровые» действия кровью пишутся на жизни.