Урановый рудник

— Закурить дай, — неожиданно для себя самого попросил отец Михаил.

Кончар спокойно, без комментариев, как ни в чем не бывало протянул ему открытую пачку и дал прикурить от самодельной зажигалки, изготовленной, как приметил отец Михаил, из пулеметной гильзы. Похоже, человек-медведь изо всех сил старался выполнить свое обещание: не смеяться, не подначивать и лишний раз не напоминать пленнику о том, что он проиграл эту партию и сдался на милость победителя.

Первая после многих лет воздержания затяжка ударила по легким, как стальной кулак, заставив отца Михаила мучительно, до боли в поврежденном боку, закашляться. Голова закружилась, уши заложило, однако, прокашлявшись, батюшка осторожно затянулся второй раз, и теперь дым пошел как по маслу — так, что отец Михаил удивился, как это он протянул без курева столько лет.

— Прости меня, Господи, — пробормотал он вслух.

— Снова-здорово! — воскликнул Кончар. — Какой тебе теперь Господи, опомнись!

— Это просто говорится так, — спокойно солгал отец Михаил. — Тебе-то небось трудно приходится: ни побожиться, ни имя Господне помянуть, как у людей-то испокон веков заведено…

— А реформаторам всегда трудно, — серьезно, без намека на шутку, сказал Кончар. Похоже, он и впрямь мнил себя едва ли не новым мессией. — Проторенной-то дорогой идти, конечно, легче, да вот куда она приведет?

— Ты мне побриться дашь или нет? — спросил отец Михаил.

— Да дам, дам, вода греется… Горячей-то небось приятнее бриться, чем студеной!

— Приятнее, наверное, — равнодушно согласился отец Михаил, посасывая сигарету. Она ему уже надоела — как-то вдруг, сразу, — но он продолжал изображать удовольствие. — Я уж и не помню, каково это — бриться. Помню только, что процедура пакостная. Так что там насчет цены?

— Цена, в общем-то, пустяковая, — сказал Кончар. — Но не буду от тебя скрывать: это только на первый взгляд. На самом деле цена — человеческие жизни. Сотни, а может, и тысячи. И ты, борода, можешь их спасти, если вернешься в Сплавное и скажешь… ммм… Что ж ты скажешь-то?

— Неужто до сих пор не придумал? — ехидно осведомился отец Михаил, ища глазами, куда бы сунуть чертову сигарету. И дернуло же его закурить!

— Да придумал, придумал, — рассеянно ответил Кончар. — Только как бы это получше объяснить? Ну, скажешь, допустим, что был в плену у язычников, что медведем тебя травили, — в общем, как было. Язычников этих, скажешь, от силы человек сорок — дикие люди, дурачье лесное, богом обиженное. Дорогу спросят — покажи, тут недалеко, ты же знаешь… Ходок из тебя, конечно, теперь неважный, но мы тебя на машине почти до самого поселка подбросим, уж километр-другой ты как-нибудь пройдешь.

— Что, припекло? — не удержался отец Михаил. — В лесу отсидеться думаешь?

— Не то чтобы припекло, — сказал Кончар, — но начинает теплеть. Какая-то там суета началась после того, как ты пропал, возня какая-то…

Тон у него был легкомысленный, но глаза потемнели, и отец Михаил понял, что попал в точку: в Сплавном происходило нечто куда более серьезное, чем «какая-то возня», и припекло Кончара, по всей видимости, основательно. В одном человек-медведь не солгал: все это, похоже, и впрямь началось после исчезновения отца Михаила, а может быть, и благодаря ему. А значит, его обреченная экспедиция все-таки не была напрасной, и двигала батюшкой не пустая блажь, как порой начинало казаться даже ему самому, а некая высшая воля.

— Странный ты человек, — сказал он, стараясь не показать, как его обрадовало это открытие. — Что ж ты вот так запросто, без гарантий, возьмешь и меня отпустишь? А если я уговор нарушу, если расскажу все как есть?

— Почему же без гарантий? — Кончар недобро усмехнулся. — Ты, борода, меня за лопуха не держи. Да, спрятаться мне надо. Чую, кто-то мной всерьез заинтересовался, а отсюда уже и до настоящей беды недалеко. Только ты не думай, что меня так просто взять. За тобой следить будут днем и ночью, учти. Одно неправильное слово — и ты покойник.

— Подумаешь, — сказал отец Михаил.

— Знаю, что тебе, дураку, себя не жалко. Но ты о цене помни, поп. Большая земля далеко. Покуда твое сообщение туда дойдет да покуда там в затылке чесать будут, много времени пройдет. Допустим, решат они сюда войска послать — поначалу немного, роту или две. Пока снимутся, пока доберутся — это снова время. А моим людям часа хватит, чтобы в Сплавном ни единой живой души не осталось. Всех вырежу, вплоть до кур и собак, понял? И тем, кто вам на выручку придет, такую встречу организую, что любо-дорого. Людей моих ты видел, а сам я, скажу тебе не хвастаясь, не последний в военном деле специалист. И профиль как раз мой — разведывательно-диверсионная деятельность, партизанская война. Я на этом деле собаку съел, понял? Тебе что, вторая Чечня нужна? Так я ее мигом организую! Оружия у меня навалом, оружие хорошее, да и помимо оружия кое-что имеется — такое, что тебе и не снилось, — он хмыкнул и покачал головой. — Что я тут тебе про мировое господство плел, на то наплюй и забудь. Это я так, официальную версию излагал, не разобравшись, с кем дело имею. Какое там мировое господство, на кой дьявол оно мне сдалось? Да и кишка тонка, как ты правильно подметил. Однако на то, чтобы превратить весь Алтайский край в чертово пекло, моих сил хватит. Я тебе не кулацкий атаман и не батька Махно, от меня пол-России кровавыми слезами заплачет, если до дела дойдет. Но это после. А для начала — Сплавное. Вот тебе, борода, цена как она есть. Вот тебе, долгополый, гарантия.

— Черт, — сказал отец Михаил и бросил окурок на пол. Он видел, что Кончар не блефует, и ему впервые за все время сделалось жутко. Этот псих мог сделать все, о чем говорил, и еще многое сверх того. — Ладно. Я понял. А что будет, если я не стану озорничать и буду паинькой?

— Ничего особенного, — потихоньку остывая после своей пламенной речи, сказал человек-медведь. Он наступил сапогом на брошенный батюшкой окурок и с шарканьем растер его по бетонному полу. — Сменю дислокацию и подожду, пока все утихнет. Те, кого ты сюда приведешь, найдут два десятка полоумных, которые встретят их огнем из стрелкового оружия, найденного на брошенном секретном объекте. Ты своих людей об этом предупредишь, и, если они не окажутся полными идиотами, потерь среди них не будет. Потом ты дашь пару интервью барнаульским газетчикам, расскажешь, как был в плену у дикарей и как этих несчастных прессовал родной российский спецназ. Рассказ твой попадет в столичную прессу — как-никак сенсация, — начальство тебя сразу приметит, предложит приход где-нибудь поближе к Москве, а то и в самой первопрестольной. Может, тебя даже канонизируют при жизни, кто знает. Так что сан с себя слагать, глядишь, и не придется. Лет этак через пяток заделаешься епископом, а там, гляди, и патриархом… Это, между прочим, тоже цена — вторая ее половина.

— Весомая половина, — согласился отец Михаил. — Я бы даже сказал, увесистая. Только какой из меня к дьяволу патриарх без Бога в душе да после таких-то дел? Люди-то, может, и не узнают, а на том свете все одно ответ держать придется.

— Опять ты про своего бога! — с досадой воскликнул Кончар. — Сам ведь говоришь, что слабый он, что не бог это, а божок, которому молиться — все равно что просить безногого сплясать. Вроде обо всем договорились, а ты опять за свое.

— Сомневаюсь, — вздохнул отец Михаил.

— А ты не сомневайся. Чем тебе в патриаршем кресле плохо-то будет? Работа непыльная, руководящая, почетная, как ни крути, и зарплата, поди, хорошая. А?

— Грешно, — заупрямился батюшка.

— Грешно-о-о, — передразнил Кончар. — Ишь ты, грешно ему! А баб да ребятишек в Сплавном под пули да ножи подставлять — это тебе не грешно? Даже если, как ты говоришь, на том свете отвечать придется, так за это с тебя, поди, построже спросится, чем за служение без веры, за самозванство. Я тебя, борода, сюда не звал, — продолжал он проникновенно. — Ты сам пришел. Сам себя в такое положение поставил, что все, что ни сделаешь, грешно будет.

«Вот это верно, — подумал отец Михаил. — Это он меня здорово поддел! И впрямь, куда ни кинь, всюду клин…»

— Так что, борода, выкинь ты свои сомнения на помойку, — заключил Кончар. — Хватит мямлить, солдат! Пора бы уже повзрослеть и научиться понимать, с какой стороны на бутерброде масло. Времени на раздумья даю тебе до завтрашнего вечера, и ни минутой больше. Все, будь здоров, не кашляй. Вот, держи.

С этими словами он положил у изголовья кровати, рядом с подушкой, пачку сигарет и зажигалку, а потом тяжело поднялся с табурета и вышел из камеры. В дверях он посторонился, пропуская Гнуса, который держал в руках бритвенные принадлежности и курящийся горячим паром солдатский котелок с водой.