Урановый рудник

— Кишка у тебя тонка, ментяра, — сказал Завальнюк. Он был бледен, но скорее от злости, чем от страха. — Что ты о себе возомнил, дурачок? Те, кто приедет меня искать, не станут тебя расспрашивать про какую-то там самооборону. Тебя просто утопят в речке, как щенка, и скажут, что так и было.

— Это еще когда будет, — легкомысленно ответил Петров. — Да и будет ли? Сдается мне, ты тут далеко не первый, и начальству твоему плевать, сколько вас тут еще поляжет, лишь бы все было шито-крыто. Поэтому они будут ждать от тебя известий — может, целый год, откуда я знаю? А потом, когда станет ясно, что ждать от тебя уже нечего, пришлют сюда еще одного дурака. Ну, может, двоих. Только этого скорее всего уже не будет. Я вот сейчас шлепну тебя, урода, а потом просмотрю твои бумаги, все пойму, во всем разберусь до самого что ни на есть донышка и сообщу в Барнаул — так, мол, и так, в ходе следствия установлены нижеследующие факты…

Похоже, именно этого подполковник Завальнюк и пытался избежать всеми силами, и угроза Петрова во всем разобраться и вывести всех на чистую воду сыграла роль пресловутой соломинки, которая, согласно арабской поговорке, сломала спину верблюда. Молниеносным, почти неуловимым движением руки выбив у Петрова пистолет, подполковник набросился на лейтенанта с неожиданными при его в высшей степени мирном, округлом телосложении проворством и яростью. Судя по некоторым признакам, уроками рукопашного боя он не манкировал; Петров, впрочем, тоже оказался не лыком шит, и противники, мигом сплетясь в затейливо перепутанный клубок, с грохотом покатились по полу, сокрушая мебель, осыпая друг друга ударами, выкручивая друг другу конечности, а также одаривая друг друга эпитетами, половину которых видавший виды Холмогоров, к своему немалому удивлению, слышал впервые в жизни.

Алексей Андреевич встал из-за стола. Ему тут же пришлось отскочить в сторону, пропуская мимо себя сцепившиеся в безобразной драке на взаимное уничтожение «внутренние органы». Он увидел, как ладонь Петрова хлопнула по полу в каком-нибудь сантиметре от рукоятки отлетевшего под стол пистолета; в следующее мгновение Завальнюк, застонав от натуги, мощным рывком перебросил участкового через себя, перекатился следом и ловко оседлал лежащего на животе противника. Мигом сообразив, чем чревата такая позиция, Петров предпринял весьма энергичную попытку вывернуться из захвата, однако не тут-то было: долгие годы, проведенные в обнимку с бутылкой, дали себя знать, и Завальнюк оказался сильнее и проворнее. Он поймал норовящую ускользнуть руку участкового и деловито, со сноровкой, свидетельствующей о немалом опыте, завернул ее Петрову за спину чуть ли не до самого затылка. Петров, не стесняясь, заорал благим матом, по ходу действия высказав парочку нелестных замечаний о подполковнике Завальнюке и членах его семьи до седьмого колена. Подполковник в ответ лишь подтолкнул его завернутую кренделем руку на полсантиметра выше, и вопли Петрова мигом утратили членораздельность.

Предотвратив таким образом дальнейшее сопротивление противника, подполковник освободил свою правую руку, сунул ее в карман и жестом фокусника извлек оттуда вороненые наручники. Размышляя о том, сколько еще всякой всячины может обнаружиться в карманах брезентовой куртки Петра Ивановича, Холмогоров подошел к нему со спины, поднял вверх руку, в которой уже некоторое время держал снятый с полки увесистый глиняный кувшин, и, хорошенько прицелившись, опустил кувшин на лысую макушку подполковника ФСБ Завальнюка.

Кувшин разлетелся на куски с прозаическим треском. Некоторое время Завальнюк сидел неподвижно, держа на весу готовые к употреблению наручники, а потом медленно повалился лицом вперед, с удобством расположившись на участковом, как на матрасе. При этом он, естественно, придавил завернутую назад руку лейтенанта, на что последний отреагировал совершенно нечеловеческим воплем, всполошившим, наверное, весь поселок. Во всяком случае, собаки ответили участковому многоголосым истерическим лаем.

Алексей Андреевич поспешил снять потерявшего сознание подполковника с продолжавшего орать благим матом участкового и, оттащив обмякшее тело в сторонку, с натугой взвалил его на кровать отца Михаила. Петров немедленно замолчал, сел на полу и принялся, кривясь от боли, массировать ноющее плечо. Глаз у него был подбит, из носа текло, пуговиц на грязной, разодранной форменной рубашке как не бывало, и вообще Петров в данный момент больше напоминал взятого в плен главаря разгромленной в пух и прах бандитской шайки, чем сотрудника правоохранительных органов и полномочного представителя исполнительной власти Российской Федерации.

У лежавшего на кровати подполковника ФСБ видок был не лучше, разве что одежда его пребывала в менее плачевном состоянии. Глядя на эту парочку, Холмогоров не без грусти подумал, насколько все-таки ломать легче, чем строить: за каких-нибудь полминуты эти люди ухитрились нанести друг другу массу мелких увечий, попутно разнеся в щепки половину имевшейся в доме мебели.

Петров с трудом, кряхтя и постанывая, встал на четвереньки, прогулялся таким манером под стол, нашел там свои пистолет и первым делом засунул его в кобуру. Затем он задним ходом выбрался из-под стола и наконец-то принял вертикальное положение.

— Дерется, сволочь, — зачем-то сообщил он то, что и без него было очевидно.

Холмогоров не ответил. Склонившись над поверженным подполковником, он прислушался к его дыханию и удовлетворенно кивнул: ничего страшного с Петром Ивановичем не произошло. На макушке у него виднелась небольшая ссадина, но череп явно не пострадал.

Петров, прихрамывая, подошел к кровати и деловито выковырял наручники с явным намерением заковать бесчувственного подполковника в кандалы.

— Иван Данилович, — мягко остановил его Холмогоров, — друг мой, не увлекайтесь. Это уже чересчур.

— А чего он?.. — начал было еще не остывший после схватки участковый, но тут же махнул рукой и сунул наручники в карман лопнувших по шву форменных брюк.

Впрочем, пистолет у Завальнюка он все-таки отобрал, и Холмогоров не стал возражать: так было спокойнее.

Убедившись, что тут все в порядке, Холмогоров прошел в угол, где стоял чудом не пострадавший в драке портфель. Под ногами у него хрустели глиняные черепки и битое стекло — дерущиеся ухитрились раскокать лампу, и оставалось только благодарить Бога за то, что в ней не осталось керосина.

На табуретке, все так же придавленные фонариком и кобурой, лежали списки, и прямо сверху, на самом видном месте, Алексей Андреевич заметил два положенных рядышком листка, в каждом из которых, как и говорил Петров, было подчеркнуто по одной строчке.

— Есть? — спросил сзади участковый.

— Кажется, да, — ответил Холмогоров, сличая подчеркнутые номера с выбитыми на вороненом металле казенников цифрами.

— Есть, есть, — проворчал, садясь на кровати, Завальнюк. — Ну что, довольны?

Глава 16

— Вдвоем на одного, — продолжал подполковник, болезненно покряхтывая. — Не стыдно? Я к вам обращаюсь, господин Холмогоров. Интеллигентный человек, личный советник Патриарха, и вдруг такое… Не ожидал от вас!

— Если бы ожидали, ничего бы не получилось, — заметил Холмогоров, кладя инвентарные списки обратно на табуретку. Подчеркнутые номера совпадали с серийными номерами винтовки и пистолета, но написанный от руки номер войсковой части на клапане папки ни о чем ему не говорил.

— Тоже верно, — согласился Завальнюк, осторожно дотрагиваясь ладонью до ободранной макушки. — Чем это вы меня?

— Кувшином, — признался Холмогоров.

— Кувшином… Старею, — констатировал подполковник. — В молодости, бывало, кирпичи на макушке ломал, и ничего.

Он казался совершенно спокойным, разве что немного грустным и здорово помятым, что, впрочем, было неудивительно.

— Ну, и что теперь? — спросил он, вынимая из кармана расплющенную в блин пачку и ковыряясь в ней пальцем в поисках уцелевшей, пригодной к использованию сигареты.