Увечный бог

Ему казалось, что она тщательно отбирала слова. "Да ладно. Может, поможет. Насколько вообще может словесное дерьмо помогать в беде. Думаю, стоит попытаться". – Адъюнкт?

Она уже подобрала поводья, вставила ногу в стремя.
– Да?

– Мы еще свидимся?

Тавора Паран колебалась. Кажется, на губах ее показалась слабая улыбка. Она села на коня.
– Всего доброго, Надежный Щит.
– Пауза.
– Буян, если вам доведется однажды встретить моего брата... нет, не надо.
– Тут она развернула скакуна и поехала к голове колонны.

Блистиг поспешил следом, как и Рутан, и отставной жрец - хотя в его случае скорее лошадь пожелала вернуться к сородичам. Осталась только Лостара Ииль.

– Буян.

– Лостара.

– Быстрый Бен был уверен, что вы живы.

– А сейчас?

– Мы его потеряли.

Он подумал, оскалил зубы: - Понимай как хочешь, Лостара Ииль. Он сообразил, что мы живы и здоровы. А сейчас у меня такое чувство, что он не совсем потерялся. Он змей. Всегда был и всегда будет змеем.

Сверкнувшая улыбка чуть на заставила его действовать; но не успел он выкрикнуть что-то ободряющее, а может, и неподобающее, как она уже ускакала к своим.

"Проклятие! Такие улыбки на меня не каждый день падают!"

Морщась, Буян приказал Ве'Гат развернуться и отправился по собственным следам.

Охотники и трутни пошли за ним.

Одна из крошек-птичек попыталась усесться в бороде. Он с руганью ее выгнал.

Книга III . Нацелить копье

И ныне дерзкий историк

Вводит в игру свой том

Пылающий благом

Смиряют гордыню монахи

Страшась ударов бича

Летит в высокие окна

Пепел еретиков

Хлещет дождь очищения

Смотри, как истин чреда

Пятнает беспомощность кожи

"Я судия неправд

Песком омоюсь и водой

Сияют руки чистотой..."

Но губы его кривятся

На них сонм иных историй

А я не слепец

Я чувствую гул глубокий

Потоков сокрытых рек

Царапает кожу перо

Ныряя в чернильницу слез

"Открою суть вещей

Явлю порядок и закон

Гранитных истин вечный трон"

О, не маши кулаками

В озлобленный спор не зови

Живу я в туманах и тучах

Незримого теплые вздохи

Утешат в худшие дни

Что еще впереди

В незнание я облачился

Сомнение дарит покой

Какой тебе и не снился.

"Жизнь в туманах", Готос (?)

Глава 8

Того, с чем мы остались

Хватит, если ни одна

Не будет выброшена вещь

Забыта на обочине дороги

Пока шагаем мы

Минуя горя дым

Глаз не сводя с потока света

Ведь обернемся мы как легкий вздох

Чтобы узреть свершенное

Могилы вдоль пути увидеть

Где память залегла блестящими камнями

Закат хорошей жизни позади

А впереди лишь мягкий снег

И ни следа ноги

И ветер нежно гладит лоб

Поземкою несутся времена

Над складчатою мантией земли

Я уловил намек

Легчайший отсвет тайны

Фигуры в жидком янтаре

Возьмут все то, что мы несем

Баюкая в объятьях

Все наши тяготы

В руках держу я перья

И голоса летящие

Вот все что нам осталось

И этого навеки хватит нам.

"Вы возьмете дни мои", Рыбак Кел Тат

"Проскользнуть под кулаками мира".

Ее звали Торл. Тихая, с внимательными печальными глазами. Вырвавшийся из тучи Осколков вопль звучал подобно смеху. Прожорливые насекомые собрались там, где были ее глаза. Заползли в раскрытый рот, и струйки крови на рваных губах привлекли сотни новых паразитов.

Седдик закричал в ужасе, отшатнулся, словно решив убежать; но Баделле вытянула руку и крепко его ухватила. Паника - вот то, что сильнее всего любят Осколки, чего они жаждут. Паника забрала Торл, и теперь Осколки забрали ее.

Ослепшая девочка бежала, и зубчатые кристаллы ранили босые ноги.

Дети придвинулись ближе к умирающей. Она видела, какие тусклые у них глаза, и понимала.

"Бейте, кулаки, пока мы ползем и уклоняемся. Вы не сможете убить нас, не сможете убить память о нас. Мы останемся, чтобы напоминать вам о грядущем. Мы останемся, ибо мы - свидетельства ваших преступлений.

Пусть пожиратели заползают в глаза. Приветствуй слепоту, словно дар милосердия. Да, это может быть смех. Милое дитя, ты могла смеяться. Голос памяти. Или истории. В этом смехе все невзгоды мира. В этом смехе все доказательства вашей вины.

Дети умирают. Все еще умирают. Вечно умирают".

Торл упала, вопли стали сиплым кашлем - Осколки заползли ей в горло. Она извивалась, дергалась в судорогах, пока стая кишела, питаясь и тучнея.

Баделле смотрела, как дети подходят, как тянутся руки, хватая жующих насекомых и запихивая в голодные рты. "Мы ходим по кругу, по кругу. Вот история мира. Не бегите от нас. Не бегите от этого мига, этой сцены. Не путайте смущение и ужас со злобным отрицанием всего нежеланного взору. Я принимаю ужас, я не жду сожалений. Но если вы отвернетесь, я назову вас трусами.

А я видела слишком много трусов".

Она сдула мушек с губ и глянула на Рутта. Тот стиснул Хельд, плача без слез. За ним тянулась ужасная плоскость Стеклянной Пустыни. Баделле повернулась и прищурилась, глядя на Змею. Вялость, не соответствующая жаре, яркому небу. Это медленное карабканье утомленных. "Ваши кулаки забили нас до бесчувствия. Ваши кулаки бьют не без причины. Вы бьете нас от страха. От ненависти к себе. Бьете нас, потому что это приятно. Приятно претендовать и забывать, и каждый раз, когда опускается кулак, вы давите кусочек вашей вины.

В том старом месте, где мы жили, вы громко осуждали тех, кто бьет детей. Но смотрите, что вы сделали с миром.

Вы истязатели детей".

– Баделле, - сказал Рутт.

– Да, Рутт.
– Она не решилась смотреть ему в глаза. Не сейчас.

– Нам осталось несколько дней. Дыры с водой кончились. Мы и назад пойти не сможем - не дойдем. Баделле, думаю, я готов сдаться... да, готов...

"Сдаться".
– Ты бросишь Хельд Осколкам? Опалам?

Она услышала, как резко он вздохнул

– Они не тронут Хельд, - прошептал он.

"Нет, куда им". – Прежде чем стать Хельд, - сказала она, - она называлась иначе. Ее звали Новорожденной. Новорожденная вышла между ног женщины, матери. Новорожденная явилась в мир с голубыми глазами, цвета неба, и голубыми они остаются. Мы должны идти, Рутт, должны жить до того дня, когда новый цвет найдет глаза Хельд, когда она снова станет Новорожденной.

– Баделле, - шепнул он ей в спину.