Узники вдохновения

Видя, как воплощается замысел, Ирина ликовала — удачная мысль пришла ей в голову после бурной ночи с Майклом! В искусстве, как и в жизни, нет случайностей, а есть закономерность, мы просто иногда ленимся ее проследить и найти ответ. Она давно заметила, что сильные чувства, особенно боль или воспоминание о ней, порождают яркие краски. Давление гормонов вбросило на полотно вихрь цвета. Красное и желтое подчеркивало эротизм композиции, и, чтобы не замутить чистоту цветового звучания, она не стала придавать телам объем, только обвела с обеих сторон по контуру широкой полосой глубокой тени, как часто делал Матисс. Жаль, что рисунок несовершенен. Рид был прав, но об этом поздно жалеть. Рисунком она уже не овладеет никогда. Впрочем, известно, что одаренные колористы менее способны к рисованию, зато у них сильно развито чувство формы и способность выразить ее цветом. В живописи именно цвет является началом всех начал. Заключенный в форму, цвет дает образ. Надо положиться на свои сильные стороны и не думать о слабых. В Йеле она многому могла научиться, это расширило бы ее возможности, но наверняка погубило свежесть восприятия, разрушило своеобразие и сделало похожей на других. То, что ее не приняли в университет, — перст судьбы. Она как глина, в тридцать с лишком лет снова браться за азы — опасно. А сейчас у нее уже есть свой почерк. Как всегда, Бог все сделал ей на пользу: провел через искушение и показал, что учеба — неверный путь. Теперь между нею и живописью больше нет препятствий.

Новой картиной, названной «Экстаз», Ирина осталась довольна, и, более того, у нее возникла идея написать целый ряд полотен на тему любви мужчины и женщины. Люди не созданы для одиночества, несомненно, они оба когда-то были единым целым. Особенно противоестественно без мужчины выглядит женщина. Ира набросала карандашом на бумаге несколько вариантов компоновки фигур, что вообще-то делала редко — поиск композиционных решений обычно шел у нее в голове, и, приступая к работе красками, она уже видела внутренним взором всю картину целиком. Сейчас ни один вариант ее не устроил, значит, тема еще не созрела. Когда это произойдет, она сразу начнет работать а-ля прима. А пока нарисовала икону в подарок Майклу, ведь их соединил Бог — иначе кто же привел ее в храм? «Получается, если бы я не погибала, то не встретила бы Майкла и не было бы новых картин, — размышляла Ирина. — Что ни делается, все к лучшему. Самые тяжелые и запутанные события в конце концов вели к творчеству. Творчество — это мой путь к Богу и к спасению».

Отношения между молодыми людьми складывались замечательно. Возможно, он любил сильнее, чем она, но, наверное, так и должно быть, чтобы женщина ощущала себя желанной и от этого становилась еще прекраснее. Здоровье Ирины пришло в норму: ее умиротворяли тишина и свежий морской бриз, купание в океане после тяжелого трудового дня восстанавливало силы, перестала мучить бессонница. Она непривычно много ела и даже поправилась, груди и бедра отяжелели, что смущало ее и страшно нравилось любовнику. Порой возникало желание прервать затворничество городским шумом, чтобы почувствовать ритм жизни, контрастом подстегнуть восприятие, и Майкл два-три раза в месяц по вечерам водил возлюбленную в ресторан или в кино. Несколько раз они пытались достучаться в двери галерей, но безрезультатно.

Изредка приезжали приятели Майкла, и тогда на берегу океана устраивались пикники. Все знали историю романтического знакомства и с любопытством рассматривали и картины, и их автора. Среди гостей оказался Питер, советолог из Вашингтонского университета, который предлагал Ирине телефоны профессоров русской литературы из Гарварда и университета в Сиракьюз, возможно, они помогут поступить там на художественное отделение. Ира мотала головой: с нее достаточно.

Фредди, старый знакомый Майкла, художественный критик, сотрудничающий с журналами по искусству, дольше других стоял возле картин. Все уже разбежались, Ирина суетилась по хозяйству, а журналист все щурился, задумчиво потягивая виски.

— Из нее выйдет большой художник, правда? — ревниво, но осторожно спросил Майкл.

Он любил женщину, которая, похоже, более него любила живопись, это создавало проблемы и стоило немалых денег. Ему картины очень нравились, но, в конце концов, он дилетант и слабо разбирается в авангарде. Неплохо бы знать просвещенное мнение.

— Ну, так как?

Журналист с ответом не спешил.

— Трудно сказать. Звания раздает только время. Оригинальна — несомненно, порой это важнее.

— Мне кажется, она гениальна! — воскликнул обиженный хозяин.

— Не нам судить, — возразил Фредди. — Мы с тобой обыкновенные люди. Гения при жизни, да еще в начале пути, способен распознать в толпе талантов только гений. Когда двадцатилетний Шуман впервые услышал вариации двадцатилетнего Шопена, он имел право написать: «Шляпы долой, господа, гений идет!» [49] И учти, прекрасных живописцев гораздо больше, чем композиторов, поэтому определить место художника еще сложнее. Посмотрим, что выдаст твоя любовница лет через пять. Протолкнуть ее сейчас на серьезную выставку невозможно.

49

Литературный дебют Шумана: «Сочинение № 2». Вариации на темы из оперы «Дон Жуан» Моцарта (Allgemeine musikalische Zeitung, 1831, Лейпциг).

— Но она не хочет ждать! Она работает по четырнадцать часов в сутки!

— Тогда я ей не завидую. Всякое серьезное дело требует терпения и здоровья. К тому же у нее нет фундаментального образования: советский институт — не в счет.

— А Ван Гог, Гоген и еще десятки других?

— Чтобы стать великими, они терпеливо дожидались своей смерти. Такова цена славы. Вспомни Модильяни с его безглазыми оранжевыми уродками. Кому бы пришло в голову назвать его знаменитым при жизни?

— В общем, ты отказываешься помочь, пока она жива?

— Перекрестись! Пусть здравствует и малюет свои картинки, если ты ее любишь. Отдельные вещи можно попробовать продать. Любители найдутся. Авангард в моде, известные живописцы получают по двадцать тысяч за полотно, но сегодня в искусстве все решает реклама и биржа. Просите полторы-две тысячи, больше не дадут.

Ирина косила глазами и видела, что друзья говорят о картинах, но ничего не слышала. Когда гости разъехались, первым делом спросила Майкла:

— Что он сказал?

— Что у тебя есть будущее, твои картины уже можно продавать и получать за них хорошие деньги. Я всегда говорил — ты замечательный художник!

— Я лишь проводник. Это Бог через меня говорит с миром. Он выбрал меня, дал свои мысли, которые приходят непроизвольно, часто неожиданно, иногда во сне. Мы говорим: «меня осенило», не подозревая, что это Он посылает озарение. Нужно стараться изо всех сил, чтобы оправдать Его доверие. И не льсти мне. Я и так мучаюсь: то мне кажется, я гениальна, то бездарна.

— Ты прекрасна, и я тебя люблю.

— Но тогда почему мы не можем пробиться на рынок?

— Потому что к рынку Бог уж точно не имеет отношения. На рынок попадают волею случая или нужна реклама. Пока толпе не скажут, что вещь стоящая, на нее никто внимания не обратит. Люди верят рекламе, даже если на самом деле им подсовывают дрянь. А в живописи большинство просто ничего не понимает. А кто понимает — у того свой гешефт. Я вот немножко разгружусь и займусь твоими делами вплотную. Ты пока работай. Чем больше нарисуешь, тем сильнее будет впечатление и тем свободнее выбор у покупателей.

И Ира работала. Она написала несколько удачных полотен: «Цветы», «Адам и Ева», «Иисус», «Троица», «Любовь», «Мужской танец», «Группа людей». Под влиянием еще ничем не омраченной любви к Майклу и веры в то, что наконец найдена опора в жизни, что встретился человек, позволивший ей соединить любовь и творчество, она задумала цикл из двенадцати картин для двенадцати месяцев года. Тема «Любовь мужчины и женщины» отлежалась и поднялась на нужную высоту. Сюжет развивался в оптимистическом направлении: от томительного ожидания женщиной возлюбленного, через одиночество и страдания — к блаженству взаимной любви, восторгу любовного соития и счастью материнства. Картины должны составить настенный календарь, который издаст отец. Это будет ступенькой к известности.

Живопись цикла светла и в то же время предельно экспрессивна. В художественную форму облачен любовный опыт и философские устремления художницы. Она выстрадала каждую нарисованную фигуру, каждую позу, она грезила наяву, ощущая руки мужчины на своем теле. Подчеркнутая эротичность отражает не только психическую травму Ирины, но и гипертрофированную чувственность, глубинное понимание человеческой природы. Это гимн многообразию любви, сладкой и жестокой, грустной и нежной. Любви всеохватывающей.