Узники вдохновения

В воскресенье она принимала друзей и немного отвлеклась. Шашлыки удались на славу, гости привезли много вина, и день прошел шумно, она много смеялась. Майкл, глядя на счастливое лицо возлюбленной, чувствовал облегчение. Но он никогда не умел читать в ее душе. На самом деле Ира особого веселья не испытывала. Она давно не встречалась с успешными детьми писателя Алехина, живущими только своими интересами, с художниками, которые в восторге щелкали языками перед ее картинами, а в глазах прятали холодок зависти, он растаял, когда она сказала, что никуда не может пробиться. Как все тоскливо! Синельников сообщил, что собирается с некоторыми из коллег в Москву, там вроде жизнь налаживается.

Ирина почувствовала легкий укол в сердце — едут домой, к своим! И правильно. Русскому художнику надо жить в России. Наша среда — пространство, идеализм и наивность. Живопись должна служить спасению внутреннего мира, но в Америке внутренний мир проглочен внешним. Это сухая и духовно бедная страна, неискренние люди. Как она устала и от Америки, и от живописи! Так и хочется все бросить и вернуться к Сереже.

Друзья разъехались, а Майкл остался до утра, и Ира спала крепко. Во сне видела дачу под Алма-Атой, себя — маленькую и непоседливую, маму Раю и Аташку. Решение о том, какой жизни быть, еще не принято, еще можно оказаться счастливой. Все вместе, крепко держась за руки, они спустились в долину реки и долго стояли, закинув головы. Снег на вершине горы сверкал нездешним светом, таким ярким, что больно смотреть. Вот он — великий и прекрасный Алатау, знак ее смерти. «Мне страшно, мама», — сказала она, прижимаясь к бабушке. «Ничего не бойся, айналаин, я с тобой, и Аташка рядом».

Ирина проснулась в слезах. Рассказала сон Майклу, он рассмеялся:

— Какая ерунда! Чистая мистика!

Возможно, сны и ерунда, но темные силы нашептывали ей — это смерть. У каждого свои «Снега Килиманджаро» [54] , только разве он поймет, как понимал ее Сережа? Сейчас исчезнет на неделю, не чувствуя, как ей плохо и страшно одной в этом мрачном доме у озера.

Она проводила друга до поворота дороги и опять осталась наедине с суровой природой. «Странно, — думала Ирина, — мне суждено именно то, чего я всю жизнь панически боялась. Творец всегда одинок, потому что его работа носит очень личный характер. Это правда, но от этого не легче. Одиночество нестерпимо, к нему нельзя привыкнуть, даже если признать, что Бог может быть так же одинок, как человек, раз человек подобен Богу».

54

Рассказ Э. Хемингуэя, описывающий состояние и видения человека перед смертью.

Пошли проливные дожди, начались холода. Женщина без счету бросала в печь дрова и следила за помпой — если остановится, замерзнут и лопнут трубы. О работе на воздухе не могло быть и речи, а в доме естественного освещения не хватало. Читать нечего, и, чтобы не сойти с ума, Ирина начала писать книгу «Как я стала взрослой», обращаясь к будущему сыну. Оглядывалась назад — и как будто смотрела кино: прочтут — не поверят. Но литературный труд не отвлекал до конца от главной темы, она продолжала размышлять о живописи.

Перебрала свои работы и разочаровалась: готовые, они уже не были так прекрасны, как идея, вызвавшая их к жизни. В картинах отсутствовало совершенство, тогда как замысел казался безупречным. В проекции мысли на плоскость терялось что-то важное. Естественно: сознание первично, а материя вторична, и между ними невозможно равенство. К тому же прошло время, исполненные полотна и ее теперешнее состояние разделяет духовный опыт и меняющееся понимание бытия. Вот почему сам процесс иногда приносит больше радости, чем завершенная вещь, в которой что-то хочется подправить, написать по-другому. Каждый раз, начиная новый цикл, она думала, что наконец именно в нем мечта воплотится в чистом виде, покорит всех безусловно и поднимет ее славу художника на небывалую высоту. Но нет. Следующая картина, случалось, выходила хуже предыдущей. Она запуталась. В чем тут загадка и что делать? Ирина чувствовала, что бежит по кругу, повторяя одни и те же ошибки, но остановиться уже не может. И этот бег разрушал ее личность и даже тело.

Пристроив этюдник поближе к окну, с упорством маньяка художница снова взялась за кисти, но через некоторое время бессильно опустила руки — ничего не получалось. Тишина заполняла все ее существо, звенела пустотой. Самый громкий звук издавали сухие листья, слетавшие с деревьев на землю. Тоска. В таком настроении творить нельзя: если не получать удовольствие от работы, рисунок примет неинтересную форму, а цвет будет серым. Ирина просидела в раздумьях несколько часов и побрела в спальню. Расчесывая волосы перед зеркалом, заметила седину и замерла от ужаса. Впервые испугалась физически, а не философски — Бог хочет ее смерти? Уже? Ведь еще не достигнута цель! Смилуйтесь, Аллах!

Она всегда знала, что Бог жизни и Бог смерти — одно и то же лицо. И покровительство Бога не является индульгенцией бессмертия. Но жажда творчества была так сильна, что молитвой и смирением перед Всевышним она хотела отодвинуть смерть хотя бы на время, иначе все муки напрасны, жизнь пройдет впустую и никто о ней даже не вспомнит! Нет, глупо умирать сейчас, когда уже столько сделано! Надо продолжать!

Однако и на следующий день работа не пошла. Ирина выбивалась из сил, слабела физически, от постоянного страха и неизвестности в комок сжималась душа. Что может сделать с картинами Майкл, если даже такой прожженный делец, как Синельников, отступился? Но она не привыкла сдаваться. Нужно успокоиться, молиться и признать, что все во власти Бога. И тут же память подсунула парадокс: «Бог имеет меньше власти, чем полицейский» [55] . В последнее время у нее появилось ужасное ощущение, что Бог ее оставил. Она не могла понять причину, если для Бога причины вообще имеют значение.

55

Бердяев Н.А. Самопознание. М., Книга, 1991, с. 177.

Бог требовал от нее — твори! И она творила, готовая на любые лишения, чтобы оправдать Его доверие. Почему же теперь Он ее бросил? В любви всегда задействованы двое — разве Бог не нуждается в каждом из нас, как любящий в любимом? «Господи, почему Ты отвернулся от меня? Почему? Я сделала что-то не так? Но скажи, что?!» — вопрошала она в отчаянии. Чувство «богооставленности» угнетало и отзывалось болью в сердце. Вдруг ее озарило: Бог-отец оставил Сына своего на кресте в преддверии жизни вечной. Возможно, в богооставленности заложен глубокий смысл. Бог отвернулся от нее, доводя перед смертью страх и страдания до крайней точки, чтобы через свои картины она прикоснулась к непреходящему.

А если нет? Изнемогал ум, изнемогало тело.

Неожиданно позвонил Сережа, и было столько тепла в его голосе, что боль сразу прошла. Ирина даже не помнила толком, о чем они говорили, только осталось ощущение, что, может быть, у них все еще будет хорошо. Как ростки, политые живительной влагой, пробудились остатки энергии и вдохновение. Она принялась писать в изнурительном темпе, безжалостно выдавливая на полотна вместо красок свою жизнь. Иногда на мгновение замирала с кистью в руке и прислушивалась: издалека словно доносится гул Ниагары. Но это кровь шумела в ушах от напряжения.

Ирина не знала, сколько дней прошло, хотя каждый вечер механически отрывала листок календаря — меньше недели, потому что Майкл еще не вернулся. Перед сном сил доставало только на то, чтобы не дать погаснуть печи, согреть чайник и нацарапать несколько строк в дневнике. Последняя запись — горькое в своей безнадежности обращение к Аллаху и Мухаммеду: «Когда мне хорошо, я говорю Вам спасибо, а когда мне плохо, Вы не слышите меня. Почему? Я так Вам верила, так любила! Все — напрасно. Я устала. Я просто разваливаюсь. Сколько я могу? Я умираю, и это правда».

Одна из фраз почти в точности повторяет предсмертные слова Фриды Кало: «Я распадаюсь!» Прикованная к постели в своем роскошном доме, мексиканка жаловалась многочисленным друзьям, родственникам и мужу на нестерпимую боль в изуродованном теле. Ирину никто не слышал. Она умирала в полном одиночестве, и вместе с ее прекрасной телесной оболочкой на нечистом полу в жалкой тесной комнатенке умирали ее мечты и ее будущее.

Рассвет пришел тусклым. Холодный ноябрьский дождь с упорством маньяка барабанил по железной крыше, озеро заволокло призрачным туманом. Жуткими голосами кричали чайки, казалось, их убивают.