В царстве глины и огня

— Мы только по стаканчику, а потомъ чайку…

— Стаканчики-то-бы ужъ можно сегодня и къ черту подъ халатъ, а что насчетъ чаю, то послали бы парнишку въ лавочку, чтобы на пятачокъ чаю купилъ, заварили-бы въ стряпушной у матокъ, да и пили-бы дома.

— Понимаешь ты, у насъ посуды нтъ, отвчалъ парень.

— Веденейка! Чего ты бобы-то съ ней разводишь! Плюнь… Отъ артеля отставать нечего! кричали ему мужики и гурьбой стали выходить за калитку.

Парень, подмигнувъ еще разъ Дуньк, направился за ними.

Былъ шестой часъ утра, а на работу вс собирались какъ-то плохо. Семейные переругивались другъ съ другомъ. Жены упрекали мужей за вчерашнія пропитыя деньги. Какой-то рыжебородый лысый мужикъ просилъ у жены гривенникъ на похмелье. Просилъ онъ тихо, умоляюще.

— Не дамъ я теб. Сказала, что не дамъ, и не дамъ, хоть ты разорвись, ршительно отвчала та.

— Да вдь хуже будетъ, ежели я жилетку пропью, чуть не шопотомъ говорилъ мужикъ.

— Пропивай жилетку, жилетка твоя, а денегъ я не дамъ.

— Да вдь и деньги мои, сама-же ты ихъ у меня отняла.

— Деньги я отняла, чтобы твою-же семью кормить, вдь у тебя трое дтей.

— Врешь. Дти общіе… Да дтямъ и останется. Вдь ты въ субботу пять рублей съ двумя двугривенными отняла. Я прошу только гривенникъ.

— Пошелъ прочь! Не приставай…

— Э-эхъ! крякнулъ рыжебородый мужикъ и тяжело опустился на обрубокъ дерева.

Лицо его было красно, опухши, глаза мутна. Видно было, что онъ страдалъ съ похмелья.

— Иди-ка ты лучше къ шатру на работу, а въ обдъ я тебя опохмелю малость, сказала жена. — Я ребятишекъ умою да дамъ имъ хлбца, такъ и сама за тобой слдомъ на работу. Глины намъ еще въ субботу подвезли много. Иди.

— Какая тутъ работа, коли руки не дйствуютъ!

— Будутъ дйствовать, коли разгуляешься. Ну, сначала какъ-нибудь поприневоль себя, понатужься, а тамъ втеркомъ тебя пообдуетъ и будетъ отлично.

— Спать разв идти къ шалашу?.. кряхтлъ мужикъ.

— А ино поспи тамъ у шатра подъ ольхой часикъ. Все лучше, чмъ въ трактиръ идти. Иди и спи, а я съ ребятишками управлюсь, приду, разбужу тебя и вдвоемъ примемся за формы.

Рыжебородый мужикъ тяжело поднялся.

— А поправишь въ обдъ стаканчикомъ? недоврчиво спросилъ онъ.

— Вотъ теб Богъ, поправлю, отвчала жена.

Нетвердыми шагами мужикъ поплелся къ шатрамъ.

Вскочила и Дунька.

— Гуляй, двушка, гуляй, а дла не забывай, проговорила она, схватывая жестянки съ сахаромъ и кофеемъ и кофейникъ. — Обирай, Матрешка, чашки, да пойдемъ на работу. Чашки потомъ помоемъ, обратилась она къ подруг и побжала въ казарму запереть въ сундукъ сахаръ и кофе.

Черезъ пять минутъ об двушки вышли изъ казармы и также направились къ шалашамъ на работу.

— Ужасти, двушка, какъ у меня голова трещитъ посл вчерашняго! сказала Дунька Матрешк.

— Молчи ужъ… И у меня тоже… Въ обдъ непремнно нужно хоть по полстаканчику выпить…

— Ладно. Мы какого-нибудь мальчишку пошлемъ передъ обдомъ купить крючекъ. Крючка водки съ насъ будетъ довольно. Все-таки голова полегчаетъ.

VII

Обжигало Глбъ Кириловичъ Четыркинъ также проснулся тотчасъ посл звонка, въ пятомъ часу утра, но продолжалъ лежать и нжиться на койк въ своей каморк, находившейся во флигел прикащика. Ему и другому обжигал — старику, который тоже былъ безсемейный, полагалась во флигел прикащика каморка, въ которой и стояли дв койки. Каморка была маленькая, объ одномъ окн, такъ. что въ ней еле помстились по стнамъ дв койки. Она была оклеена дешевенькими обоями, которые въ. нсколькихъ мстахъ отстали и висли клочьями;, полъ былъ съ скрипучими половицами и со щелями;. потолокъ, подбитый картономъ и оклеенный бдой когда-то глянцевой бумагой, надулся и тоже отвисъ. Не взирая на такое убожество каморки, не взирая на ободранную койку старика-обжигалы, на которой былъ разостланъ только овчинный тулупъ и лежала. промасленная и тощая какъ блинъ подушка въ грязной тиковой наволочк, обжигало Глбъ Кириловичъ постарался украсить свой уголокъ и придать ему нкоторый комфортъ. Койка его имла тюфякъ, красное байковое одяло и дв подушки въ чистыхъ свтлаго ситца наволочкахъ. Надъ койкой вислъ коверъ изъ грубой шерсти, какимъ обыкновенно покрываютъ лошадей, а на ковр было прикрплено маленькое зеркало съ перекинутымъ черезъ него полотенцемъ съ шитыми красной бумагой концами. Надъ изголовьемъ на полочк помщалась небольшая икона въ серебряной оправ, а подъ полкой висло дешевое ружье тульской работы. Иногда въ свободное время Глбъ Кириловичъ любилъ ходить поохотиться на болот за утками. Около койки стоялъ большой крашеный сундукъ съ одежей, бльемъ и книгами, запертый большимъ висячимъ замкомъ. Сундукъ этотъ, покрытый также ковромъ, служилъ вмст съ тмъ и сидньемъ, такъ какъ рядомъ съ нимъ помщался некрашеный столъ, на которомъ была наброшена красная бумажная скатерть. На этомъ стол стояла чайная посуда Глба Кириловича.

Глбъ Кириловичъ нжился на койк потому, что смнять у печныхъ камеръ старика-обжигалу ему нужно только еще въ 8 часовъ утра. Онъ лежалъ и покуривалъ папироску, а въ воображеніи его носился образъ задорно-бойкой, хорошенькой, но въ конецъ испорченной заводскою средой Дуньки. «Золотая двушка могла-бы быть, ежели-бы не якшалась съ пропойной командой, думалось ему. И сердце у ней доброе, и работящая она, а вотъ гулять по праздникамъ въ трактир любитъ и самое себя въ грошъ не ставитъ. Главное, что нтъ около нея такихъ людей, съ которыхъ-бы она могла примръ брать, которые-бы могли ее отвлечь отъ нашихъ пропойцъ и на хорошее наставить, чтобы она держала себя въ акурат. Есть дв-три хорошія семейныя женщины, да имъ не до нея: и работать надо, и дтей куча. Меня-же она не слушаетъ, не вритъ мн, да и не умю я съ ней разговаривать. Не такъ съ ней надо разговаривать, не такъ. А какъ, не знаю»…

Глбъ Кириловичъ потянулся, поднялся съ койки, одлся и, накинувъ на шею полотенце, отправился умываться въ кухню. Въ всплескахъ воды у рукомойника ему слышался веселый смхъ Дуньки, ея мягкій, пріятный голосъ.

«Кабы остепенилась, хорошей-бы женой и хозяйкой могла быть, мелькало у него въ голов. Вдь у ней и одежа всякая въ порядк. Не неряха она: когда вонъ чай или кофей пьетъ, то чашку и блюдечко и ложку полотенцемъ-то ужъ третъ, третъ. Кофейникъ у нея мдный горомъ-горитъ, что твое зеркало, хоть смотрись въ него».

Утершись полотенцемъ и вшая его опять на прежнее мсто надъ зеркаломъ, онъ подумалъ, что какъ-бы пріятно было имть фотографическую карточку Дуньки, чтобы повсить ее надъ койкой и каждый день любоваться ею.

«Попробую ее попросить, чтобъ създила какъ-нибудь со мной въ городъ и снялась въ фотографіи. Два портретика-бы съ нея снялъ: одинъ ей, а другой мн… Вотъ такъ-бы надъ койкой на этомъ мст въ рамочк-бы и повсилъ», мечталъ Глбъ Кириловичъ.

Кухарка прикащика внесла самоваръ и поставила на столъ. Глбъ Кириловичъ принялся заваривать чай.

«Вотъ теперь самъ чай завариваю, а ужъ тогда она-бы заваривала, думалось ему. А я-бы ей на каждый день баранковъ, а по праздникамъ-бы варенья. У меня-бы ужъ она въ праздникъ безъ варенья за чай не садилась. А ужъ улыбка-то какая у ней»!

Глбъ Кириловичъ зажмурилъ глаза и покрутилъ головой.

«И матку ейную можно-бы было съ мста снять. Об-бы въ обрзку на заводъ; ходили, а между дломъ хозяйствомъ-бы занимались. Я обжигало, а он въ обрзку… Втроемъ-то при трезвенномъ поведеніи можно-бы было много заработать. А когда-бы у насъ дти пошли, матка ейная дтей нашихъ пестовала-бы», продолжалъ мечтать Глбъ Кириловичъ, сидя за самоваромъ и попивая чаекъ съ лимономъ.

Лимонъ онъ досталъ изъ сундука. Это былъ уже початый лимонъ, прикрытый корочкой и завернутый въ блую чистую бумагу. Отрзавъ кусокъ складнымъ ножикомъ, онъ опять прикрылъ лимонъ корочкой, опять завернулъ его въ бумагу и спряталъ снова въ сундукъ. Во всемъ у Глба Кириловича видна была хозяйственность. Сахаръ и чай помщались у него не въ бумажкахъ, а въ жестянкахъ изъ-подъ леденцовъ.

«По праздникамъ пирогъ-бы пекли, по вечерамъ бы читалъ ей книжку. Псни она любитъ — псенникъ-бы ей читалъ. Только-бы она перестала гулять съ заводскими, только бы она перестала въ трактиръ ходить и это проклятое пивище пить», носилось въ воображеніи Глба Кириловича,