В чём измеряется нежность?

— Блин, какие у тебя волосы, Крис! — с неподдельным восхищением проговорила Мари, надевая кроссовки. — У меня какие-то крысиные хвосты белые. И чего вот папа в них красивого находит? Срежу к чёрту…

— Так чего не срежешь? Одни разговоры только.

— Мари, ты в одном носке. — Коннор скептично приподнял брови и издал тихий смешок.

— Если я срежу волосы, папа расстроится. — Мари не повернула головы на его замечание. — Посмотри, помаду аккуратно нанесла, — вытянула в сторону Кристины шею.

— Нормально всё, — со смехом ответила та, услышав сказанное Коннором, и посмотрела вниз.

— Мари, — повторил Коннор.

— А?

— Носок!

— Сам ты носок! Всё, я ушла! Напишу тебе или позвоню, когда меня забрать.

Заполошно махнула рукой, взяла сумочку и открыла входную дверь.

— И когда у вас свадьба? — продолжая смеяться, изрекла Крис.

— Чего? Иди ты! — Мари цокнула и закатила глаза.

— Коннор, когда у вас свадьба? — с хитринкой переспросила она, поглядев в его сторону.

— В июле 2051-го.

— Вот это я понимаю, нормальный ответ! — Она подняла вверх большой палец и взглянула на Мари. — Видишь, у человека, в отличие от тебя, хотя бы какая-то определённость в жизни есть.

— Агась, ты его слушай больше. — Мари помотала головой, взяла подругу за руку и потянула за собой на улицу.

Хлопнула дверь, снаружи раздался звонкий смех, а следом нетерпеливый сигнал автомобиля брата Кристины, заждавшегося девочек. Коннор разочарованно поджал губы и всё смотрел на сдвинутый с места и задранный с одного уголка коридорный коврик, на котором мгновение назад стояла Мари.

— На вечеринке до неё дойдёт. — Коннор шумно выдохнул в бессилии.

— Не побежишь же ты следом, чтоб вручить ей потерянный носок? — На лице Клариссы проступила снисходительная материнская улыбка. — Она уже взрослая девочка, сама разберётся. В конце концов, если хочешь удачно дотянуть до июля 2051-го, нужно научиться отпускать её, позволять быть без тебя.

— Да я не… это ведь просто шутка.

— Я знаю. И тем не менее.

Чем больше Мари общалась со сверстниками, тем отчётливее понимала — они говорят на разных языках, и если раньше это не причиняло боли, теперь всё было иначе. Она годами отдавала себя учёбе, близости с Коннором, и внезапно оказалось, что парни считают её «занудной зубрилой, не способной сделать что-то крутое». Любые попытки заинтересовать ровесников тем, что было важно для неё, оканчивались провалом: уж слишком большая пропасть отделяла Мари от желанного мирка, где она кому-то нравится, где с ней хотят дружить.

— Возьмёшь сигаретку? — беззаботно спросил её один симпатичный парень с голубыми глазами и усеянным юношескими прыщами лицом.

Крис собрала у себя дома компанию ребят и закрыла на щеколду дверь в спальню, чтобы родители не могли войти без стука. Кто-то играл на полу в приставку, кто-то доедал остатки пиццы, прочие обсуждали комиксы и сериалы.

— Не, это не по мне. — Мари отрицательно мотнула головой и продолжила поучительным тоном: — Никотиновые дымы, испускаемые курильщиками, участвуют в создании парникового эффекта. Мне что-то не очень хочется иметь отношение к разрушению озонового слоя или таянию ледников. Да и потом, мы ж не в восьмидесятых каких-нибудь живём! Это давно не модно и не круто ни разу.

— Ну ты и душнила, — тихо ответил паренёк и затянулся. — Эй, Крис, ничего? Я окно сейчас открою.

— Ничего, только кури, пожалуйста, в это самое окно. Не хочу, чтоб предки спалили, что здесь кто-то дымил.

«Душнила», — мысленно повторяла Мари, обняв себя за колени на переднем сидении автомобиля, когда Коннор подвозил её до дома. «Душнила», — сказала она, глядя на собственное отражение в зеркале ванной. Ей не хотелось быть душнилой. Это несправедливо. И как только у Кристины всё так ладно получается? Она хорошо учится и успевает тусоваться, при этом никто не считает её занудой. Вдобавок от неё всегда хорошо пахнет, лицо удивительно чистое, а фигура соблазнительная. Мари же считала своё тело гормональной катастрофой и принимала душ чуть ли не три раза на дню, при этом используя целый ассортимент очищающих гелей для лица, проклиная переходный возраст за то, что ей нужно было откладывать на потом «настоящую» жизнь и романтические приключения, когда её сердце жаждало всего этого здесь и сейчас. На неё накатывали постоянная сонливость и усталость, а желание не ронять планку примерной ученицы возвращалось бумерангом в виде сильных стрессов. «И кому я вообще такая нужна?» — добавила Мари, изучая в отражении изменившиеся черты. Нервно плеснула в зеркало водой, вздрогнула и решительно спустилась на кухню. Родители уже спали, и свет во всём доме был выключен.

На углу столешницы лежала измятая пачка тонких сигарет Клариссы. Мари без раздумий вытащила одну, схватила зажигалку и неумело прикурила. Едкий дым расползся по глотке и носу, на глаза выступили слёзы, и Мари зашлась удушающим кашлем. Отвратительно. С трудом восстановила дыхание, потушив окурок под краном, и ощутила, как на горле затянулась удавка измены своим принципам и идеалам. Или это просто першение от никотина? Плевать. Нужно сделать выбор между тем, что кажется правильным, и успехом в кругах сверстников. Мари опустошила стакан воды, открыла настенный шкафчик и стащила запечатанную пачку из блока Клариссы. «Я могу бросить, когда захочу. Это ненадолго. Просто, чтоб занудой не считали», — самоуверенно сказала она себе.

Мари продолжала посещать Фреда — психотерапевта, которого ей порекомендовал когда-то Роберт. С ним она делилась далеко не всеми переживаниями, но про сигареты охотно призналась. Чаще всего на сеансах они говорили о её давнем детском страхе. «Никакого паука не существует, мисс Эванс. Никогда не забывайте об этом, а главное — продолжайте пить назначенные лекарства», — повторял, словно мантру, каждую встречу Фред. Старый университетский друг — он обезопасил злодеяния Роберта, помог превратить их в помешательство, в детский бред. Мари ни за что не догадалась бы, что перед ней в кресле «доброго доктора» восседал куда более клыкастый и опасный зверь, влюблённый в беззащитную детскую плоть сильнее её дяди, и потому с пониманием прикрывавший паучьи мерзкие происки. Ей стало некогда зацикливаться на реальности паука, потому что жизнь подбрасывала всё больше новых событий и волнений.

Привычный уклад жизни рушился у неё на глазах, правильное и неправильное перемешались в кучу, ориентиром стали крутое и некрутое. Мари даже не до конца понимала, какие парни в её вкусе: она могла влюбиться в понедельник и остыть к субботе; из-за одного чуточку пострадать, а из-за другого не тревожиться и вовсе. Всё это заканчивалось одинаково — ничем. «Чувства-фастфуд» — окрестила она всё, что переживала в это странное время. На какие-либо отношения Мари так и не решилась, зато целиком отдавала себя поддержке Кристины, у которой пышно цвела первая попытка познать любовь: мальчик-хулиган, с которым у неё не было ничего общего, кроме юной страсти; слёзы и радость, ласки и пренебрежения, расставания и воссоединения — нескончаемые качели. Атрибуты той самой, «настоящей великой» любви в понимании незрелых сердец.

Весь этот ураган бушевал под скандалы отца и мачехи. Роджер подозревал жену в измене, но никаких доказательств у него не было.

Доказательства были у Мари, неосторожно вернувшейся из школы на полтора часа раньше, чем обычно. Именно тогда она увидела этого мифического другого мужчину — статного брюнета в деловом костюме, красивого и высоченного — её отец застрелился бы от чувства неполноценности рядом с таким. Он занимался сексом с Клариссой на диване в гостиной: это мало походило на порнографию с её нарочитостью и постановочностью, отполированными телами и наигранными стонами. Мари было неловко и стыдно, но она досмотрела до конца. В груди и внизу живота так жгло от страха и волнения, что она еле унесла ноги, когда всё закончилось, и Кларисса отправилась провожать любовника до дверей. Эпизод, обжёгший сознание. Он стал для неё новой любимой фантазией, в которой было так захватывающе без угрызения совести отдаться в объятия всепоглощающей страсти назло воображаемому холодному мужу. Но Мари было искренне жаль отца, что изрядно мешало эротическому наслаждению, и этот необъяснимый коктейль полярных эмоций то внушал ей чувство вины, то желание замкнуться в себе. Решение не выдавать Клариссу, чтобы не испортить её брак с Роджером, только усугубляло положение. Чёрно-белый мир внезапно стал настолько серым и неоднозначным, что разобраться в деталях оказалось непосильной ношей для взрослеющего человечка.

Коннор в основном неопределённо пожимал плечами в ответ на её неудобные вопросы, и Мари это начинало злить. Неужели тридцатилетнему мужчине нечего ей сказать по поводу отношений и секса? Он был последним рубежом в её попытках узнать что-то важное, но не мог объяснить решительно ничего.

— Ты, кажется, вообще ни с кем не трахался, кроме обожаемой работы, — бестактно и насмешливо отпустила Мари в разгар мая, когда впервые за долгое время навещала своего друга в участке. — Тебя не допросишься хоть чем-то поделиться! Я вот тебе всё рассказываю…