В чём измеряется нежность?

— Какое чудо! Взгляни на меня, дядя Роб! Я похожа на Миранду из «Пикника у Висячей скалы»?{?}[снятый по одноимённому роману австралийский фильм режиссёра Питера Уира 1975-го года выпуска. Действие картины разворачивается в 1900-м году вокруг исчезновения группы воспитанниц женского пансиона.].

Взялась за подол и мечтательно покружилась.

«Сжать бы тебя такую в кулаке и никогда никуда не отпускать… Сама женственность. Юная Венера. Распутная и тёплая весна. Весна моей души», — думал объятый экстазом поверхностного любования Роберт, и рот его задрожал. Мари унеслась вниз по лестнице с топотом босых ног и принялась кривляться в гостиной на первом этаже. Подскочив к тумбе в коридоре, выдвинула все ящики и в одном из них нашла помаду: «Офигеть, у мамули была такая же, когда я совсем мелкая была, — открутила лакированный блестящий колпачок. — И цвет тот же! Насыщенный алый», — без долгих раздумий плотно нанесла на губы неаккуратным движением и дурашливо причмокнула своему отражению. Унылый дождь за окном превратился в барабанящий по подоконникам ливень. Мари подбежала к антикварному круглому столику в эркере?{?}[выходящая из плоскости фасада часть помещения, частично или полностью остеклённая, улучшающая его освещённость и инсоляцию.] и с восхищением засмотрелась в высокое окно на разбушевавшийся каприз природы. Затем вытащила из большой вазы, стоящей на столе, охапку перемешанных друг с другом садовых и дикорастущих цветов и наскоро сплела из них венок. Покрыв им голову, взметнула обратно наверх и закружила по внутреннему балкону, ограждённому балюстрадой из тёмного дерева. Громко хохоча и опрокидывая хлам, Мари что-то невнятно напевала, охмелевшая от счастья бессмысленного развлечения, которое казалось ей единственным лекарством от смерти в этой безжизненной берлоге, заставленной бесценным ненужным барахлом.

Роберт глядел на неё, стоя в дверном проёме, обливаясь слезами умиления. Он уже не обращал внимания на поверженную с пьедесталов дорогую дребедень, видел лишь энергичные и упругие движения юных рук и ног, яркий венок в растрёпанных волосах и кровавый мазок помады, горящий на разрумянившемся смешливом лице. Изящно оттолкнулся от дверной рамы, утерев слёзы, и хищно подошёл к развеселившейся племяннице. Схватил под локти и прижал к груди. Её — задыхающуюся у его сердца, тёплую и бесконечно далёкую, недосягаемую. «Кабан. Пусти!» — хихикнула в ткань его кашемирового джемпера. Его пальцы налились грубой жадностью, когда Роб схватил свою жертву за подбородок, надавив с силой на мягкую кожу, и это движение заставило Мари окаменеть. Она ощутила в желудке давно знакомое мерзкое ползанье змей — тягучий, удушливый страх. Большой палец Роберта вожделенно скользнул по её нижней губе, небрежно размазав помаду. Мари стало так страшно, что захотелось хоть как-нибудь убить невозможность и гадливость происходящего: она кривовато улыбнулась, не придумав ничего более подходящего, будто пыталась усмирить добротой сцапавшее её чудовище.

«Маленькая шлюшка, — с восторгом подумал Роберт, глядя в её остекленевшие глаза, взгляд которых ему чудился в пелене собственных раздутых фантазий порочным и соблазняющим. — Радуешься мне, но не показываешь этого. Всё-то обёрточная грубость и напыщенные оскорбления. Сладкая хихикающая потаскушка».

Шорох колёс по гравию. Тихий хлопок автомобильной двери.

Роберт повернул голову вбок и недовольно насупился.

«Коннор…» — хрипло шепнула Мари, прикрыв веки, и ощутила, как дробится на осколки тяжесть в груди, сменяется радостью и упоением. Дёрнулась, освободившись из пут зверя, и, одной рукой придерживая венок, околдованная, нетерпеливая, слетела ласточкой вниз по лестнице. Щёлкнула замками, чугунной защёлкой и выбежала навстречу пряной свежести переставшего дождя, широко расставила руки и ликующе вскрикнула, заключая в объятия рассмеявшегося от неожиданности Коннора. От него пахло чистой рубашкой, дождём и мокрым асфальтом — запахи безопасности и уюта, что смыли с неё налёт вековой плесени дома Роберта.

— До чего я соскучилась по тебе! Какая же ты сволочь! Ехал так долго, так долго, — цедила она сквозь стиснутые зубы и всё крепче сплетала руки вокруг его шеи. «Мой ангел в миллион раз красивей этих выцветших убогих уродцев с арфой!» — мимолётно пришло ей на ум.

— Можешь в наказание задушить меня своими обезьяньими лапками, — с нежностью проговорил Коннор в её плечо.

Отстранилась и торопливым взглядом очертила его лицо, затем до невозможности знакомым движением откинула спавшую ему на лоб прядь и обвела указательным пальцем каштановую дугу брови, сосредоточенно усмехнувшись.

— Я люблю твою левую бровь.

— Звучит весьма интригующе после трёх месяцев разлуки… А вот мне с прискорбием придётся сообщить, что ты чумазая обезьяна. — Он деликатно вытер размазанную вокруг её губ помаду.

— Нет, правда же! Твоя левая бровь невообразимо прекрасна — сплошное несовершенство, вечно лохматая да ещё и полумесяцем гнётся, наплевав на выпендрёжную плавность правой.

— И как я без этого жил целое лето?

— Без моих дебильных комплиментов и неудержимого словесного потока?

— Именно. — Коннор не переставая вглядывался в её лицо, улавливая в нём необратимые перемены: сошла детская припухлость щёк, улыбка стала смелее. В телодвижениях появилась плавность, в жестах раскованность. — А что за платье? Идея дяди была?

— Нет, это я сама! Единственная древность, которая мне там по-настоящему приглянулась.

Коннор потянулся к её венку, коснулся багряного лепестка гладиолуса и его взгляд вдруг упал на её точно так же пламенеющие алым губы. Удивительная гармония, хрупкая красота, которой суждено угаснуть и однажды превратиться в прах. Жгучее чувство намеревалось вспороть пластиковый корпус его груди — первобытный ужас перед лицом неминуемого расставания. Куда более долгого, чем пёстрокрылое солнечное лето.

***

Энтони Грейс, сантехник, переехавший вместе с сыном несколько месяцев назад на Мичиган-драйв, стал любимцем местных собачников: отзывчивый сосед, всегда готовый порадовать отличной шуткой, и настоящий фанат животных, он быстро завоевал уважение окружающих. Не устоял перед его обаянием и Хэнк, когда Сумо подружился с сенбернаром Энтони. Владельцы собак завели непринуждённый разговор, плавно перетёкший в душевную вечернюю беседу в баре. С тех пор Андерсон частенько встречался с новым приятелем, и это очень радовало Коннора, уже почти смирившегося с нелюдимостью лейтенанта.

Собираясь к Энтони, Хэнк нередко звал Коннора с собой, но в основном тому было скучновато на этих встречах. Больше, чем разговоры о собаках и спорте, Коннора интересовал сын мистера Грейса — Майкл. Ему не представилось удобной возможности завести беседу с молчаливым юношей, но отец рассказывал много занимательных вещей о его успехах поры учёбы в университете и необычном хобби: Майкла увлекала робототехника, и он часто приносил домой со свалок запчасти деактивированных андроидов или даже целиком неразобранные модели. Поначалу Энтони приводили в ужас разбросанные по комнате сына тут и там грязные одноглазые головы со слезшей местами кожей, кабели, оплетающие стулья, и разлитый по герметичным ёмкостям тириум, но он достаточно быстро смекнул, что это не праздное любопытство, не причуды молодости: всё это много значило для Майкла, влюблённого в науку.

Коннор внимательно наблюдал за сыном мистера Грейса, но не решался начать разговор, предположив, что тот, должно быть, высоко ценит личное пространство и невмешательство в свою жизнь.

Но одним летним вечером Майкл сам заговорил с ним.

Молодой человек сидел на кухне, пытаясь совмещать ужин и разбор пластиковой конечности. Первое, очевидно, занимало его вполовину меньше. Хэнк и Энтони уже прилично выпили и неловко попросили Коннора принести из кухни пачку солёного арахиса на закуску. Просьба его не смутила, вопреки причитаниям мистера Грейса, которому было стыдно за то, что его дом и так полон «трупами» андроидов, так он ещё и умудряется при этом «эксплуатировать» своего гостя. Взяв из настенного шкафчика упаковку, он остановился и попытался незаметно понаблюдать за Майклом.

— Жалко их, да? — внезапно спросил тот.

— Андроидов, которых ты разбираешь? — уточнил Коннор исключительно потому, что вопрос застал его врасплох. — Эм, да в общем нет. Ты вроде не умерщвлял никого из них. — Он дружелюбно улыбнулся. — Полагаю, твой интерес к ним исключительно научный.

— Типа того. Батя поначалу решил, что у меня садистские наклонности! — Майкл тихо усмехнулся. — Но я не псих, которому охота отыграться на машинах за то, что произошло.

— Раз так говоришь, значит, у тебя смешанные чувства насчёт того, что мы обрели свободу и права.

— Не в том смысле, который, наверно, пришёл тебе на ум. Но в общем можно и так сказать. — Майкл принялся отделять тонкие проводки, вытащенные из разобранной кисти. — Ты ведь RK?

— Прости?

— Ты серия RK, говорю? По словам бати, похоже именно на то. Ты же в полиции работаешь с мистером Андерсоном, а я слышал, как он рассказывал о твоих методах, вроде реконструкции места преступления и пероральной пробы биологических образцов. Я читал об этом на официальном сайте «Киберлайф»: впечатляющая разработка, одна из крутейших, я считаю. Там, правда, не было твоего изображения…