В чём измеряется нежность?
Шрифт:
Не иначе как сон — сорвалась с места и по давно забытой привычке опутала обеими руками его шею, принялась покрывать короткими крепкими поцелуями его щёки, сбивчиво шепча «как же я соскучилась, как же соскучилась».
— Упс, извини, я тебя всего помадой перемазала! — Она вытащила из сумочки салфетку и стала скрупулёзно вытирать его лицо. Затем уткнулась носом в ворот пальто Коннора, притихла на его груди и размеренно задышала.
— Всё-таки отрезала волосы, — заметил он и провёл пальцами по непривычно коротким светлым прядям. — Тебе очень идёт. С каре выглядишь взрослее.
— Агась, Крис мне то же самое сказала. Папа, разумеется, взвыл, но я решила, что этот выбор только мой, и ходить с «крысиными хвостами» больше не хочу. — Мария отстранилась и пристально оглядела его лицо, с трепетом прочертив
— Уверена? Ты так любишь Канаду и ребят из исследовательского лагеря.
— Тебя я люблю больше. Наверное, нужно было не один год побиться своим глупым лбом, чтобы понять это.
Он успел отвыкнуть от её прямоты в выражении чувств. Куда проще принимать тот факт, что люди склонны осторожничать с подобными словами, и беспечное стремление Мари обнажать перед Коннором своё сердце всякий раз оставляло его безмолвным. Было страшно, что даже мимолётное неосторожное слово может уничтожить её.
— Хм, подумать только, через какие-то пару месяцев тебе уже шестнадцать… — Коннор вложил её руку в свою. — Когда мы впервые встретились, почти вся твоя ручонка умещалась на моей ладони.
— Да уж, с ума сойти!.. — Мари деловито взяла его под руку и кивнула вперёд. — Пойдём? — И они двинулись вниз по улице.
За минувшие несколько лет в округе понаставили около десятка неоновых табло и открыли примерно столько же баров и кафе, что зажигали вечерние огоньки, приглашая внутрь прохожих. В воздухе начинало густо пахнуть озоном, вдалеке послышались тихие раскаты грома — собирался дождь. Около получаса Коннор и Мари брели вдоль проезжей части и в основном вели беседу о работе и учёбе.
— Послушай, я знаю, мы не говорили об этом, но всё-таки хочу, чтобы ты знала, — с волнением заговорил Коннор, глядя на тонкие паутинки молний над небоскрёбами делового центра. — Я заслужил твою холодность и обиду. Из меня и вправду такой себе друг, и…
— Коннор, — прикрыв на секунду веки, решительно оборвала его Мари, — ты уже взрослый мужик, вот и отвечай за свои слова да поступки как взрослый, не нужно этих детских оправданий. Пусть мои претензии никуда не делись, я осознаю, что наши отношения мне дороже, и просто буду принимать тебя таким, какой есть. А ты, если тебе хватит смелости и совести, без лишних церемоний просто будешь сам исправлять ситуацию. Возможно, однажды захочешь говорить более открыто.
«Взрослой тебя сделала, похоже, не только стрижка», — с восхищением отметил он про себя.
— У тебя было время о многом подумать, смотрю.
— Не знаю, возможно. Я как-то так стихийно влилась во все эти сердечные разборки, первые влюблённости, пробы чего-то запретного, что мои детские убеждения вмиг оказались под тонной говна и разочарований. И я говорю не только о себе. У меня так и не было в целом никаких первых отношений, одни пародии на них. Но глядя на то, что творится у Крис, дома, вообще вокруг… понимаешь, плохое и хорошее размылись, а любовь перестала быть чем-то сакральным. Нет никакой «настоящей любви», люди просто живут и спят друг с другом, пока не наскучит. Или пока кто-то не растолстеет, или не начнёт завидовать партнёру, или не отстанет в развитии и всё такое. Любят в основном удобных. И это нормально.
Коннору стало не по себе от её незнакомого максималистского пессимизма. Лицо Мари было сосредоточенным, она, наверное, действительно верила в то, о чём говорила. Или хотела думать, что верит.
— Настоящая любовь между мужчиной и женщиной — романтическая иллюзия. Только не моя к тебе. Ну, она в общем-то и с сексом не связана. И я не имею в виду, что она типа вопреки или ни за что, нет: я сама выбрала это чувство. Моя любовь не требует, чтобы я ломала себя. Она просто больше меня. Даже если я перестану с тобой общаться по какой-то причине, она не пройдёт. Мне кажется, я никогда в своей жизни никого так не полюблю. И вот что ещё прекрасно: если любишь мужчину, то в этом обычно как-то страшно признаться — боишься проиграть, быть отвергнутой или менее любимой, чем он для тебя, но говорить обо всём тебе — так просто, так хорошо, так безопасно, никаких дурацких условностей. Не чувство — само совершенство.
«Само совершенство», — повторила его
память запись её голоса. «Само совершенство», — вывелось текстом на оптический блок.Коннор глядел на свою начищенную до блеска обувь и презирал себя за то, что не может ответить ей «и я люблю тебя», по-прежнему веря в то, что его признание способно запятнать само понятие любви. Но было что-то ещё. Куда более непредсказуемое и стихийное: оно медленно поднималось вместе с током по проводам под приглушённые раскаты грома и растворялось в голубой крови.
— Я не хочу, чтобы и это чувство сыграло с тобой злую шутку. Ты для меня дороже всех, Мари, — превозмогая страх и предрассудки, ответил ей Коннор, и на его лице появилось смятение.
— Не драматизируй. — Она беззаботно улыбнулась и запрокинула голову. — Дождь пошёл.
— Вон там неплохое местечко, кстати. — Коннор указал на сверкающую неподалёку неоновую красно-голубую вывеску. — Посидим немного, потом можем такси вызвать.
Мари не возражала, и они пересекли дорогу, быстро добравшись до заведения. Внутри было шумно, воздух пропитался запахом пролитого на столы алкоголя и сигаретным дымом. Несмотря на то, что официально здесь было кафе, а не бар, вечерняя субботняя обстановка больше напоминала второе. Повесив верхнюю одежду у входа, друзья расположились за последним свободным столиком. Мари принялась лихорадочно поправлять намокшие волосы и скомкавшуюся под пальто блузку, Коннор же с невозмутимым спокойствием машины оглядывал помещение, вертя головой, усыпанной дождевой крошкой мелких капель. Забегавшаяся вспотевшая официантка принесла новым гостям меню, но сразу получила заказ на чашку кофе и молочный коктейль, после чего умчала в сторону кухни. Мари достала из сумки маленький блокнот с шариковой ручкой и стала вырисовывать на клетчатой бумаге замысловатые узоры. Её опущенные ресницы отбрасывали длинную тень на коже, матовая помада поблёскивала дождевой влагой, и Коннор поймал себя на мысли, что не может отвести от неё взгляд. Нули и единицы сочиняли совершенно неподвластную разуму музыку чувств, незнакомую, обволакивающую. Встроенная система потоотделения отреагировала на неизвестный эмоциональный раздражитель, и его сложенные в замок ладони стали влажными. «Какая же ты красивая», — пронеслось в окутанном пеленой сознании.
Он верил, что эта пытка закончится, как только им принесут заказ, но этого не произошло. Даже когда его чашка опустела, а подобие отрывочного разговора стихло, он всё ещё был во власти охвативших его чувств. Флегматичным и притягательным движением Мари скользнула ладошкой по шее, затем бросила в его сторону короткий взгляд исподлобья, наполненный чем-то неуловимым, околдовывающим. Механическое сердце прибавило несколько ударов, и Коннор задержал дыхание.
«Невыразимость. Когда люди так говорят, они имеют в виду скудность словарного запаса, невозможность высказаться, сделать что-то. Но их тело может выразить невыразимое за них, они знают, что ощущают. А я не могу выразить своих чувств. Фантомное желание, имитация вожделения… Как же она хороша! Наверное, не знает, насколько. Зато они все знают. Выбить бы зубы тому курящему пузатому уроду, что таращится на неё, или вывихнуть руку вот этому лысому с гаденьким прищуром. Просто смешно. Неужели я завидую? Им есть чего стыдиться. Мне же, на самом деле, нечего. Как бы я ни любовался моей Мари, я не чувствую ни телесного жара, ни пресловутых бабочек внизу живота, ни дрожи, ни того, что у меня вот-вот встанет член…
Перегрев системы выше допустимой нормы составляет 55%.
Интересно, я бы стыдил себя за это? Хотя бы за дело было! Но что же тогда то, что происходит со мной сейчас? Суррогат страсти? Самый никчёмный и ущербный, в таком случае. Я понимаю, как милы её ножки в этих чудных туфлях, как прелестна форма груди, как очаровательно она помешивает трубочкой свой коктейль, как заразительно смеётся. И не могу понять всей полноты того, что я чувствую к этому. Не могу выбраться из собственного тела. В идеальном мире этот вечер, вероятно, закончился бы для меня безудержной мастурбацией и последовавшим за ней самоуничижением за то, что ей так мало лет, а я чувствую то, что не могу контролировать… Никчёмная пластмассовая кукла. Я желаю самого желания. Эмоционального хаоса. Хах, я бы мог удовлетворить потребность рассудка, если бы однажды лёг с ней в постель.