В чём измеряется нежность?

— Я что-то не то говорю?

— Да нет, всё хорошо, — с шутливой загадочностью протянул Андерсон. — Просто… так непривычно, что ты брюзжишь как старик. Никогда бы не представил тебя таким.

— Я правда так выгляжу? Кошмар.

— Скажу, что выглядишь человечнее, чем обычно.

— Просто понимаешь, всё так долго и порядком достало, и… Ладно, заткнулся… Дерьмо, да я сам себя бешу! А остальных, уверен, вдвойне.

— Ничего, привыкнешь со временем. — Хэнк провёл большим и указательным пальцами по седой бороде. — Не представляю себе мучения, что ты испытываешь день за днём. То, что в каждом из нас развивается годами, ты должен преодолеть за несколько месяцев. Не сомневаюсь, что это чудовищная боль.

— Заканчивай меня жалеть.

— Да я не жалею, чёрт подери! — Андерсон упёрся ладонями в колени. — Не хочу, чтобы ты варился в этом говне один. Понятно?

Хэнк со всей ответственностью расспрашивал персонал о том, что он может сделать для Коннора сейчас и в дальнейшем, даже завёл тетрадь для заметок: Майкл находил это старомодным и трогательным.

Мари забрасывала Коннора сообщениями, на которые он отвечал редко и сухо: чувство вины и усталость заставляли его замыкаться и злиться на себя. Особенно, когда она стала добавлять в конце постскриптумы: «Всё хорошо, можешь не отвечать на мои бредни. Знаю, что ты устал и у тебя там много работы».

«Однажды я избавлю тебя от своего жалкого вранья. Однажды мне не нужно будет притворяться и следить за тем, что говорю. Однажды… Если я доживу».

Полтора месяца в лаборатории вбили в глотку клинок уныния и тоски. Иногда по ночам Коннор спускался с кровати и ложился на полу, прижимая к животу подушку и воображая, что он засыпает в родных стенах, обнимая большое мягкое тело Сумо, дремлющего у телевизора.

9 октября стало первой счастливой датой в новой жизни Коннора: наконец-то можно было ехать домой. Конечно, это не означало конец реабилитации или заметного улучшения его состояния, но всё-таки было приятно вернуться под домашний кров. Теперь требовалось дважды в неделю приезжать в лабораторию для обследования, принимать целый ассортимент препаратов и тщательно следить за питанием. Лишь сейчас, идя вместе с Андерсоном по коридорам наружу, Коннор осознал масштаб успеха их с Майклом предприятия. Он первый такой среди машин. Уникальный в своём роде.

Вышли в прохладные сумерки вечера, торопливо сели в автомобиль и мчали к дому в абсолютной тишине, даже музыку не включили. Дорога, вызвавшая сонливость в Хэнке, почему-то приободрила Коннора, жадно глазеющего на знакомые улочки и здания. Ветер кружил по асфальту жёлто-рыжие листья, легонько трепал макушки сонных деревьев, и всё вокруг было объято торжественным покоем, предвещающим дождь. В салоне витал удушливый запах табачного дыма, въевшийся в обивку кресел, и тошнотворный душок холодного вчерашнего фастфуда, сохнущего на заднем сидении, — жирный, оседающий плёнкой в горле.

Взяв с пассажирского места бумажный пакет с продуктами, Хэнк спешно направился к входной двери. Коннор осторожно выбрался следом, превозмогая боль во внутренностях, и вдруг почувствовал, как прохладная капля скатилась по его щеке. Обратил взгляд к пасмурной небесной тьме, замер, прислонившись спиной к автомобилю, и вдохнул полной грудью когда-то несбыточную мечту: его мечта пахла озоном, мокрой почвой и листвой — горько-сладкая, терпкая, свежая.

Ещё глоток воздуха. Ещё. И ещё. Невозможно. Невообразимо. Прикрыл в блаженстве глаза и подставил лицо милосердному очищающему дождю, ласково змеящемуся прозрачными струями по коже.

«Холодно и немного щекотно — прекрасно. Мокро и свежо, капли скатываются прямо за ворот рубашки — прекрасно. И всё вокруг пахнет. Всё вокруг настоящее, оно обволакивает меня. Так хорошо. Так спокойно и неспокойно одновременно. Какое же странное чувство…»

— Коннор, ты чего там застрял? Давай в дом скорее, холодина такая! — позвал с крыльца Хэнк, но тот словно не слышал его. Андерсон сощурился и оглядел с ног до головы умиротворённую фигуру Коннора, затем одобрительно хмыкнул и улыбнулся. — И как тебе дождь? — в тембре его голоса проступило довольное любопытство.

— Чудесный. Очень, — не открывая глаз, отозвался Коннор. — Ты иди в дом, не мёрзни. Я ещё немножко тут побуду, ладно?

Проникнувшись очарованностью друга, Хэнк тоже с наслаждением глотнул октябрьской свежести и вернулся в дом. Капли всё падали, игриво и упруго, барабанили по кровле и звенели на поверхности пузырящихся луж.

«До чего же всё кругом наполнено жизнью. Жизнь стекает по смятой траве, прогибается в ветвях под тяжестью воды. Жизнь теперь течёт внутри меня… Я и есть жизнь».

Не спеша вошёл в дом, долго снимал обувь в прихожей, упёршись ладонями и мокрым лбом в стену. Веки казались свинцовыми, к телу словно привязали камни, и Коннору хотелось свалиться спать прямо на месте. Вдруг он услышал мягкие шлепки по полу, за которыми последовал тихий короткий лай: Сумо недоверчиво подошёл к хозяину и долго принюхивался к протянутой навстречу руке, роняя на пол густую слюну.

— Ты чего это? Не узнаёшь меня?

— Запах, — резюмировал вышедший из кухни Хэнк, отпив из стакана виски, — ты теперь пахнешь совсем иначе. Голос твой он узнаёт, а вот запах вызывает диссонанс в восприятии.

— Ну, да… разумеется, — вяло ответил Коннор. — Дерьмо, эта усталость вообще когда-нибудь прекратится? Я как старик, прикованный к постели: всё время хочу спать. Уже достало это лежание целыми днями, хоть на работу беги, невзирая на боль!.. Чёрт, и я так голоден, собаку готов сожрать. — На секунду задумался и с виноватой улыбкой посмотрел на Сумо: — Нет, нет, дружок, это я не о тебе!

— Заканчивай нудить, иди лучше посиди со мной, пока я готовлю. В кои-то веке занимаюсь этим вместо тебя.

Хэнк бросил удивлённый взгляд на ботинки Коннора, скинутые в беспорядке, и подумал, что замечал за ним такое лишь однажды — на первое Рождество, которое они праздновали в компании Мари.

— И я вообще-то серьёзно. Как только мне станет лучше, сразу же выйду на работу. Анализ мест преступлений — занятие не травмоопасное, как и разгребание документации. Да и Фаулер будет счастлив разгрузить остальных, к то-му же… я… я… за-ды-хаюсь, Хэнк… апчхи!

— Иисусе, — еле сдерживая улыбку, протянул Андерсон. — Будь здоров.

— Это всего лишь шерсть Сумо. Застряла… у меня в ноздрях. — Коннор зажмурился, мотнув головой. — Нет, это и раньше случалось, но тогда мне было всё равно.

— Да уж, когда-нибудь я привыкну. Да и ты тоже. Не забывай только рот прикрывать, это должно войти в привычку.

— Я ещё пожалею об этом, — сыронизировал в ответ.

— Похоже, что уже.

— Это просто шутка. — Коннор подошёл к кухонной раковине и принялся намывать руки. — Я не жалею о том, что сделал. Я как будто, не знаю, утратил ясность цели. — Он закрутил ручки крана и обессиленно приземлился на стул. — Там, в четырёх белых стенах лаборатории, под раздражающие гудки приборов я почти забыл, зачем решился на перемены.